Истратив еще несколько отцовских тысяч, Петр Афанасьевич, очень быстро раздобыл нам судно, внушающее доверие и вскорости, наша экспедиция покинула Астраханские берега, увлекая мое семейство все ближе к своей кончине. Путешествие наше по морю, равно как и сушей, не омрачилось ни единой проблемой. Напротив, я вновь обрел мимолетные мгновения дружеского общения со своим родителем, внезапно решившим дозволять себе небольшие перекуры, между продолжительным изучением старинных манускриптов о Персии. Впрочем, даже тогда, с улыбкой вслушиваясь в разгоряченные речи Льва Фёдоровича, я с горечью осознавал, что во мне он не видел того беззаботного ребенка, коим я был на самом деле. В эти редкие мгновения общения, я был его личным ученическим классом, лекционной группой, которой он в самозабвенном экстазе декламировал мифы о древних Персидских божествах, затерянных городах и потусторонней жизни.
Маменьку же отец словно не замечал. Ограничиваясь короткими и сухими фразами, лишь на короткий миг дозволяя себе зрительный контакт со своей супружницей, Лев Фёдорович буквально ее сторонился, всячески избегая неоднократно поднимаемые ею разговоры о вере и всеобъемлющем прощении.
Не буду распаляться о красотах порта, в доках которого пришвартовался наш корабль и точно не стану утруждать вас внезапным откровением моего отца, в самые кротчайшие сроки заявившего о неотложном деле чуть ли что не государственной важности, в котором он и был в первую очередь заинтересован отправляясь из Петербурга. Мне кажется из содержания моей длинной прелюдии, вам ваше сиятельство должно статься это понятным. Уточню лишь, что прежде чем отправиться сушей в лапы чудовищных кошмаров, Лев Фёдорович настоял на значительном расширении численности нашей компании, после которой экспедиция прежде не превышавшая и десяти человек, увеличилась до неприличных пятидесяти душ, участь которых вскорости стала незавидной.
Первые ночи, проведенные нашим семейством в походных шатрах, запомнятся мне страхом, овладевшим моим детским сознанием, когда я впервые увидел, как Лев Фёдорович, не открывая глаз с жаром декламировал лишь одному ему известные стихи на языке, который прежде мне никогда не приходилось слышать. Несмотря на ужас, обуявший и меня и маменьку, нам не дозволено был навлекать страх на суеверных бедуинов, вызвавшихся к нам в экспедицию, от того, Лизавета Филипповна шмыгнула в соседскую палатку, чтобы вызвать нашего известного провожатого, от которого, впрочем, проку оказалось немногим больше чем от меня. Равно как и мы с матушкой, ему впервой довелось слышать произносимые бредившим отцом слова. Той ночью, я не смел сокрыть глаз...
Следующим днем, Лизавета Филипповна не смела обратиться к отцу с разговором о минувшей ночи, но все же настояла на моем дальнейшем ночном пребывании в шатре путешественника Рублева. К моему великому удивлению отец, услышав, как мне казалось неприятное для него предложение лишь пожал плечами, улыбнулся пустой улыбкой, осенив матушку безразличным взглядом и вновь уткнулся в свои чертовы книги. Второй ночью мне все же удалось отдохнуть, во многом причиной этому была усталость не привыкшего к оным нагрузкам юнца, ну а во многом заряженный кремниевый пистолет, который Петр Афанасьевич, тайком от меня упрятал под свою подушку. Именно в те две ночи, предшествовавшие конечной точке нашего путешествия я наконец и осознал, что человека, некогда именовавшим себя моим отцом со мной больше нет. Разумом Льва Фёдоровича завладели мифы, окончательно вытравившие из его головы все воспоминания обо мне, маменьке и всем семействе Евдохиных.
Утром третьего дня, наше путешествие по раскаленным песчаным барханам внезапно прервалось торжествующим воплем существа, захватившего тело моего дорого отца. Не удостоив следовавших за ним семейство и верного помощника никаким разъяснением, он спрыгнул со своего верблюда, опрометью бросился куда-то прочь от проложенной тропы и скрылся за очередным барханом.
То было место истинного назначения нашей экспедиции, о котором отец, или тот, кто к тому моменту разъедал его сознание, не спешил никому сообщать, что, впрочем, не имело никакого значения, ведь результатом умелой работы сорока голодных до наживы бедуинов и мне и маманьке стало известно, что побудило отца совершить столь отчаянное путешествие, окончательно ввергнувшее его сознание в лабиринты сумасшествия.
Огромная фигура скорпиона, высившаяся над невесть каким образом, обнаруженным в бескрайнем океане песка входе в затерянный храм, символы и обозначения которого оставались загадкой абсолютно для всех участников экспедицией за исключением меня и маменьки, очень скоро донесли до нас что искала тварь, перевоплотившаяся в моего отца. Раскопки, начатые бедуинами по прибытию на место, были прекращены сразу по наступлению ночи, от того содержимое таинственного подземного хранилища оставалось для участников вылазки тайной, впрочем, как мне кажется, Лев Фёдорович, не возвращался в свой шатер и несмотря на всепроникающий холод ночной пустыни, провел всю ночь у самого входа в столь желанный для него мистический реликт.
Начало следующего дня выдалось суетным и достаточно мрачным. Виной всему было внезапное отсутствие одного из бедуинов, прошлой ночью решившего отлучиться из своего шатра. Не вернувшись к своему ложе до самого утра, абориген не оставил никакой записки, или обозначения о причинах своего исчезновения. Рублев, со свойственной ему задумчивостью и рассудительностью, предположил, что суеверный перс решил покинуть раскопки, дабы не тревожить древних богов, однако же для него оставалось загадкой, как человек сумел исчезнуть, не оставив ни единого сигнала о себе. Отец же мой, отслушав доклад Петра Афанасьевича, распорядился не задерживать остальную экспедицию и не отвлекаясь на эту оплошность скорее приступить к раскопкам. По его личным подсчетам, заваленный песками и разрушенными камнями вход в потаенный храм должен быть открыт к полудню и это событие значило куда больше нежели пропажа одного единственного суеверного недотепы.