Но само движение взгляда — оно еще осложнено раздробленностью, которую создают разрывы строк «по живому», когда единая синтаксическая и визуальная группа «режется» между строками:
…в пространство холста входят
охотники следом псы вывеска
косо висит
на трактире олень и распятие…
Эта техника взгляда, с ее разрывами и «искусственной сборкой», пришла из кубизма: именно он так работал с визуальными восприятиями, «выкладывая» на поле холста фрагменты, лишь иллюзорно существующие в сознании одновременно, а на деле — «сшиваемые» нашим сознанием в единое целое из отдельных микровпечатлений, из взгляда, обегающего объект. Так, нам кажется, будто мы в каждый момент целиком схватываем лицо собеседника, а взгляд — перебегает: губы, глаза, бровь, родинка на щеке…
И тогда «Картинки…» Уильяма Карлоса Уильямса — это Брейгель, увиденный в оптике «после Пикассо». При этом Уильямс не описывает, а воссоздает — средствами языка — брейгелевский холст. Собственно, это был ответ на все те вопросы, которые поэт пытался разрешить в «Патерсоне» — как связаны чувственно-визуальный опыт и язык, язык и мышление. Жизнь и творчество описали круг и оказались цельными и настоящими. И последним аккордом этой жизни стало присуждение книге «Картинки, по Брейгелю, и другие стихотворения» Пулитцеровской премии — по сути, признание сборника литературным событием года. Премия была присуждена посмертно.
Антон Нестеров
Уильям Карлос Уильямс
Жалоба
Стихи
Ты говоришь — любовь есть то, любовь есть это:
Метелки тополей, сережки ивы — когда
причесаны дождем и ветром, дрожат,
роняя капли, капли —
в такт качаньям веток. Брось!
Любовь сюда еще не приходила.
Стоило бы помыть
Стены в моем кабинете
Ржавчину надо бы счистить
На инструментах, их все
Разложить аккуратно
Бутылки для химикатов
пора бы давно проветрить
да и наполнить вновь, новую
Лупу купить.
Журналы —
На край стола, чтоб не валялись
В стопках —
И просмотреть их —
Последние десять лет —
Отметить
Нужные все статьи.
И, полагаю, стоит
Пролистывать
новые книги.
Еще нужен счет у портного
И приходящий уборщик.
Бороду отпустить,
больных провожать
Многозначительным взглядом
Кто знает, может, тогда
Снизойдет ко мне
Милая Леди
И жизнь потечет в приятстве?
И удача
На моей стороне, коль
Мысли мои не об этом?
Меня зовут — я иду.
Дорога обледенела,
после полуночи
изморозью подернуты
края колеи.
Дверь обычно открыта.
Улыбаюсь, вхожу,
стряхиваю иней.
На этот раз в постели,
женщина, на боку.
Она больна.
Может быть, рвота,
может быть, роды: десятый
ребенок. Возвеселитесь и пойте!
Ночь — это комната,
что затенена для любви,
пусть даже золотой луч
солнца пробьется сквозь жалюзи.
Убираю со лба ее волосы:
диагност чужой боли,
я преисполнен сочувствия.
Бедра твои — яблони в цвету,
что белизну взметнули в небо.
Какое небо? Небо, где
Ватто подвесил туфельку
возлюбленной. Колени
твои — южный бриз или
снежинки, что летят — в лицо. Кем,
кем был Фрагонар?
Как будто это
что-то объясняет. — Конечно, да! А ниже
колен — доверимся мелодии, и там —
один из этих светлых летних дней,
высокая трава твоих лодыжек,
мерцанье маяка на берегу —
На берегу? Каком? —
Песок налип на губы.
Какой там берег?
— Берег: лепестки. Откуда
знать мне?
Берег? Что за берег?
— лепестки, нападавшие с яблони
нездешней — Какой берег?
Я повторяю: яблоневый цвет.
вернуться
Лекарь поневоле (франц.). Обыгрывается название пьесы Мольера. (Прим. перев.).