Баруа (выпрямляясь). Да, это правда! Сколько еще надо успеть!
Проводит рукой по волосам, делает несколько шагов. Его пристальный взгляд медленно теряет остроту. Да, и все же теперь, когда у меня появляется предлог - какое-нибудь дело или хлопоты - и приходится уходить из редакции, я не возмущаюсь, как раньше, а скорее... Вам это еще не знакомо?.. А?
Люс (смеясь). Нет.
Баруа. Порою у меня складывается впечатление, что воспоминания становятся мне дороже, чем новые начинания, дела... Я пытаюсь сопротивляться, принуждаю себя читать все, что появляется в печати. Но, несмотря на это, не чувствую себя таким восприимчивым, как прежде, словно какой-то груз мне мешает...
Люс. Опыт!
Баруа (серьезно). Быть может... Я чувствую, что способен все понять, но физически меня что-то связывает. Какое-то сопротивление организма... Это мучительно.
Люс недоверчиво улыбается.
(Словно не замечая этой улыбки.) Человек долго представляет себе жизнь как прямую линию, два конца которой теряются по обе стороны горизонта; но постепенно становится ясно, что линия эта изгибается дугой, концы ее сходятся, соединяются... Кольцо замыкается. (В свою очередь улыбнулся.) Приходит старость, и тогда уже не выбраться из этого кольца!
Люс. Полноте! (Внезапно встает.) А, вот и все наши Друзья!
В глубине двора появляются три человека, вышедшие из-под арки ворот: Брэй-Зежер, Крестэй д'Аллиз и Вольдсмут.
Люс (быстро, тихим голосом). Скажите... Разве Крестэй потерял кого-нибудь из близких?
Баруа (так же тихо). Никто не знает. Уже две недели он в глубоком трауре.
Молчаливые рукопожатия.
Люс (после короткого молчания, просто). Кто-нибудь из вас был там?
Зежер. Нет.
Крестэй (своим хриплым голосом). Они отлично поняли, что надо выбрать: они или мы!
Он похудел. Лоб его полысел, и это еще больше подчеркивает гордую посадку головы. Кожа, обтянувшая виски и горбинку носа, цветом напоминает самшит.
Вольдсмут (выражая общую мысль). Как вспомнишь похороны Золя, настоящие похороны!..
Люс. Тогда вокруг него были только люди с чистыми сердцами...
Зежер (насмешливо). И мы не нуждались в полиции, чтобы охранять министров.
Его черные глаза блестят, как полированный камень. Болезнь печени его точит, но не может победить до конца: он ее носит, как власяницу.
Баруа. Когда заговорил Анатоль Франс, вы помните, какая дрожь восторга, какое чувство мужества охватило нас.
"Я скажу только то, что надо сказать, но я скажу все, что надо сказать", - произнес он, а затем добавил, что Франция - страна справедливости...
Вольдсмут (стараясь припомнить). Подождите...
"Есть только одна страна в мире, где могут совершаться великие дела... Как прекрасна душа Франции, Франции, которая уже в прошлые века учила Европу и весь мир тому, что такое правосудие!.. "
Они слушают, устремив глаза на его седеющие брови, под которыми блестят дымчатые стекла очков.
Горький смех Крестэя возвращает всех к действительности.
Крестэй. Да, все было прекрасно, необыкновенно честно! А что из этого получилось? Мы вскрыли нарыв: думали, наступит выздоровление, а началась гангрена!
Протестующий жест Люса. Брэй-Зежер пожимает плечами.
Чего мы только не видели!.. Политическая неразбериха, злоупотребление властью, торгашество. Посягательство на церковное имущество, доходящий до нелепости антимилитаризм... И наконец - полный крах.
Зежер (сухо). Я не защищаю нынешней политики. Но она, во всяком случае, не хуже той, что проводилась до процесса!
Баруа (после некоторого размышления). Право, я не знаю...
Люс (быстро). Не нужно жалеть о прошлом, Баруа, не нужно!
Зежер. Если бы тогдашнее правительство было на высоте, то не мы, а оно добивалось бы истины!
Люс. Вы замечаете только дурное, Крестэй. Вы не видите наступающих перемен. Республиканский строй обладает драгоценным качеством: это единственный строй, который можно усовершенствовать. Дайте демократии время снова вступить на правильный путь.
Крестэй. Все-таки недопустимо, чтобы те, чья политика не имела ничего общего с нашими устремлениями, бесцеремонно претендовали на плоды наших усилий. Помните историю пресловутой картотеки! Те, кто посмел организовать систему доносов в армии, не постеснялись прикрыться нашими принципами перед лицом палаты!
Зежер. Парламентская болтовня!
Баруа (печально). И потом это закон истории: победители немедленно перенимают пороки побежденных. Можно подумать, что от власти исходит какая-то зараза безнравственности.