Все неподвижно стоят, глядя друг на друга: Мари опускает глаза. Жюли пожирает глазами Баруа. Аббат неодобрительным взглядом окидывает комнату.
Баруа чувствует, что надо любой ценой нарушить молчание.
(Обращаясь к Мари.) Хотите... я покажу вам вашу комнату. (Он делает шаг к двери и поворачивается к священнику.) Пойдемте с нами.
Его взгляд говорит: "Посмотрите, где она будет жить, расскажете об этом там..."
Аббат идет за ними.
В этой залитой светом комнате они чувствуют себя еще хуже, чем в кабинете с его блеклыми тонами; и опять все неловко стоят посреди комнаты.
Баруа, не переставая, говорит.
Здесь - ванная. А здесь комната... Жюли. Как видите, совсем рядом. (Паскалю, принесшему багаж.) Поставьте возле окна.
Радость его улетучилась; он больше не в силах выносить эту сцену: чувство горечи охватывает его... Надо прекратить все это.
(Обращаясь к Мари, которая избегает его взгляда.) Ну, теперь мы вас оставим, хорошо? Вы, верно, хотите распаковать свои вещи?..
Аббат. К тому же мне надо торопиться на поезд. Я хочу проститься с вами, дорогое дитя.
Голос его приветлив и тверд. В нем чувствуется равнодушие к земной жизни, характерное для человека, который живет ради жизни иной. Он будто говорит: "Мне жаль вас, но вы сами стремились к этому испытанию; к тому же ведь бог всегда с вами".
Баруа вводит аббата, в свой кабинет. Его руки дрожат, воля напряжена до предела. Он через силу улыбается.
Баруа. В котором часу ваш...
Он не может кончить фразу; сжав голову руками, тяжело опускается на стул, и внезапно тело его сотрясается от рыданий. Это неотвязное воспоминание о молодой Сесили; глаза ребенка, полные тревоги; бесконечная нежность, вдруг охватившая его самого... Какая, оказывается, ответственность - породить плоть, которая тоже может страдать!
Аббат бесстрастно смотрит, засунув пальцы в рукава сутаны.
Он думает о скале, которой коснулся Моисей, но упрямо сдерживает жалость.
Баруа встает, вытирает глаза.
Простите... Все это меня взволновало, я стал теперь так нервен...
Аббат берет свой молитвенник и шляпу. В котором же часу ваш поезд?
Два часа спустя.
Баруа, не переставая, ходит от окна к двери, прислушиваясь ко всем шорохам в доме. Он не в силах больше ждать. Быстрыми шагами идет к комнате Мари.
Там тихо.
Он стучит.
За дверью испуганное движение.
Мари. Войдите.
В вечернем сумраке две фигуры вырисовываются на светлом квадрате окна. Женщины только что поспешно встали; их стулья сиротливо стоят посреди комнаты.
Сердце Баруа сжимается.
Баруа. Вы сидите без света?
Он поворачивает выключатель, и взгляд его встречается со взглядом Жюли; четки свисают у нее с руки. У Мари вырывается едва заметный жест; ее покрасневшие веки опущены.
Вы уже распаковали свои чемоданы? Вам ничего не нужно? (Жюли.) Обращайтесь за всем к Паскалю... Он славный малый и сделает все, что надо. (Мари.) Хотите, пройдем ко мне в кабинет и побудем там до обеда... Я покажу вам дорогу.
Дочь послушно следует за ним. Он поворачивается к ней.
Похоже, будто я веду вас на гильотину...
Она пытается улыбнуться, но от его ласкового тона ей хочется плакать.
В кабинете Баруа зажигает все лампы и весело придвигает кресло Мари; она садится на краешек.
Ему так же неловко, как ей: он чувствует себя смешным и старым.
У Мари узкий, немного выпуклый лоб. Цвет лица - какой "бывает у брюнеток: прозрачно-розовый с внезапным румянцем, свежий, точно у цветка. Светлые и строгие глаза; их серо-голубой цвет кажется неожиданным в сочетании с черными бровями, отмеченными тем же скорбным изломом, что у отца. Подбородок свидетельствует о сильной воле. Но тонкие очертания носа, смешливая складка у рта смягчают суровое выражение лица. От нее веет очарованием здоровой и гордой юности.
Баруа. Да, я прекрасно понимаю, как тяжело для вас все это: разлука, Париж, незнакомая квартира... и потом я... (Она делает робкое движение протеста.) Нет, пет, я очень хорошо себе представляю... Ведь я и сам, видите, теряюсь в вашем присутствии, не знаю, как выразить свои мысли... (Ее милая улыбка ободряет его.) И все-таки вам самой пришло в голову приехать сюда на два месяца... Я никогда не посмел бы об этом просить... И вот вы здесь; ничто не мешает нам теперь жить в ладу. Ничто, не правда ли?
Она отвечает с видимым усилием. Мари. Да, отец.
Он с раздражением думает: "Отвечает, как на исповеди".
Лицо его принимает серьезное выражение.