"До сих пор я приводил ему, главным образом, доводы нравственного характера, по которым следует веровать: потребность в утешении; необходимость конечной справедливости, возмещения за страдания; желание чем-то руководствоваться в жизни.
Он необыкновенно чувствителен к красоте христианской жизни; я и привожу ему все больше примеров такой жизни. Тогда он смотрит на меня с выражением зависти своими стеклянными глазами. На днях он сказал мне: "Одной этой красоты было бы достаточно для оправдания веры, если бы плод сам по себе мог оправдывать дерево... Впрочем, быть может, это доказуемо?.. "
Сегодня наша беседа была особенно оживленной. Сейчас, с наступлением первых теплых дней, когда он может выходить на воздух, он чувствует себя бодрее. Мы гуляли с ним на солнце и разговаривали. Он просил меня уточнить некоторые догматы и был, видимо, поражен, узнав, что различные элементы, из которых состоит богословие, весьма неравноценны, что не следует смешивать основные, сравнительно немногочисленные догматы религии с теми предписаниями, которые обычно принимаются на веру; что, собственно говоря, существует много вопросов (например, эффективность индульгенций), по которым католики имеют право придерживаться совершенно различных точек зрения. Я сказал ему даже, что положения христианской религии о чистилище и аде значительно менее категоричны, чем это обычно полагают, и что даже самые ортодоксальные католики могут широко их толковать.
Чувствуя, как успокоительно действуют на него мои слова, я, незаметно для самого себя, быть может, несколько увлекся. (Впрочем, мне кажется, я не выходил за рамки того, что допускается современными апологетами религии.)"
28 июня.
"Я ушел от него сегодня с тяжелым сердцем. Он пробудил во мне невыразимую жалость.
Он лежал в постели, обессиленный поднявшейся у него ночью температурой. Из-за дождливой, гнилой погоды, стоящей вот уже целую неделю, у него появился пугающий его слабый кашель.
Госпожа Баруа сказала мне, что у врача это не вызывает особой тревоги и он надеется, что за лето кашель пройдет. Но на изможденное лицо Баруа трудно было смотреть. Он сказал мне с дрожью: "Ах, сегодня ночью мне показалось, будто я умираю"; потом, с тоской в голосе признался: "Я боюсь смерти..."
Никогда еще он прямо не касался этой темы.
Я смотрел на него, чувствуя, как мне передается его ужас, и стараясь не показывать этого. Я стоял возле его кровати. Он держал мои пальцы в своей руке.
"Впервые я почувствовал этот страх здесь же, во дворе... у гроба бабушки, - продолжал он. - Мне было тогда одиннадцать или двенадцать лет, перед тем я сильно болел. Я стоял перед катафалком, смотрел на цветы, на свечи и вдруг сказал себе: "А что, если ее совсем, совсем, совсем нет?.. "
Он добавил каким-то странным голосом: "Что такое смерть? Распад существа, которое и есть "я", существа, которое мое сознание объединяет в единое целое... Но тогда, значит, исчезновение сознания, души?.. "
Говоря это, он смотрел на меня. Я чувствовал, что он дошел до такой степени душевной слабости, когда человек в силах выносить лишь утешительные гипотезы.
Никогда прежде я не ощущал с такой остротой могущественную силу священнического сана, которым я, недостойный, облечен..."Да если бы я не был абсолютно уверен в том, что нас ждет загробная жизнь, - вскричал я страстно, - то, как бы я ни старался забыться, мысль о смерти парализовала бы все мои силы! Но вера в бессмертие - составная часть моего сознания, и все, что пытаются ей противопоставить, - лишь возражения, которые легко опровергнуть!"
Не выпуская моей руки, он слушал меня в такой тревоге, что на него больно было смотреть, Я продолжал: "Что такое мое сознание? Неужели просто деятельность нервной системы, мозга? Мозг, нервы, жизнь, смерть, - но разве вы не видите, что все эти слове заключают в себе одну и ту же тайну? Это лишь ярлыки, а вовсе не объяснения!
Я ощущаю в себе нечто божественное, какое-то чувство совершенства, то, что не может быть всего лишь результатом деятельности моего несовершенного и тленного мозга. Я ощущаю в себе наличие идеальной жизни, которая не может зародиться ни в одной части моего тела. Я ощущаю в себе наличие двух видов совершенно различных связей с внешним миром: связи с миром материальным, осуществляемые через посредство моих органов, и связи с духовным миром. Смерть, приводящая к распаду материальных элементов, полностью уничтожает первую категорию связей; но она не уничтожает второй. И вот на этом-то я и основываю свою веру в то, что мое духовное "я" будет продолжать жить".
И тогда он сказал, медленно подбирая слова, устремив на меня взгляд, моливший о решительном ответе: "Но... ведь сознание существует лишь при этой двойной форме связей... Что это за сознание, которое более не имеет связей с материальным миром?"