Люс (твердо). И все же в отношениях между людьми должен господствовать дух терпимости: все мы имеем право быть такими, какие мы есть, и наш сосед не может нам этого воспретить во имя своих собственных взглядов.
Баруа (с невольной резкостью). Да, терпимость, свобода для всех - это прекрасно в принципе... Но посмотрите только, к чему приводит этот благодушный дилетантский скепсис! Разве смогла бы церковь до сих пор играть в современном обществе ту роль, какую она играет, если бы...
Люс (с живостью). Вам известно, как я враждебен клерикализму! Я родился в сорок восьмом году, в середине декабря, и всегда гордился тем, что был зачат в самый разгар либерализма. Я ненавижу любые рясы и фальшивые вывески, какими бы привлекательными они ни казались. И все же, еще больше, чем заблуждения, меня отталкивает от церкви ее нетерпимость. (Помолчав. Раздельно.) Нет, я никому не посоветую противополагать одному злу другое. Достаточно требовать свободы мысли для всех и самим подавать пример такой свободы.
Возьмем католическую церковь: ее господство продолжалось многие века: и все же достаточно было ее противникам в свою очередь получить право провозглашать свои идеи, - и огромная власть церкви была поколеблена.
Баруа внимательно слушает, но вынужденное молчание заметно тяготит его.
(Примирительным тоном.) Пусть будет признано право заблуждаться, но также и право защищать истину; вот и все. И незачем думать, к чему это приведет. Правда обязательно восторжествует, когда наступит ее время... (После паузы.) По-вашему, это не так?
Баруа. Ах, черт побери, я великолепно знаю, что, вообще говоря, вы правы! Но мы не в силах побороть своих чувств, и они нас далеко заводят...
Недолгое молчание.
(Со сдержанной яростью.) Я великолепно знаю, что нетерпим! С некоторых пор! (Понижая голос.) Чтобы понять меня, надо знать, сколько я выстрадал...
Тот, чей освобожденный ум вынужден прозябать в среде глубоко набожных людей; тот, кто с каждым днем сознает все яснее, что католицизм скоро окончательно запутает его в свою упругую и прочную сеть; кто чувствует на каждом шагу, как религия вторгается в его жизнь, подчиняет себе тех, кто его окружает, штампует сердца и души его близких, на всем оставляя свой след и все направляя... - такой человек действительно приобретает право говорить о терпимости! Я имею в виду не того, кто порою идет на уступки по доброте сердечной, а того, чья жизнь представляет собою бесконечную цепь уступок... Он, и только он, имеет право говорить о терпимости!.. (Сдерживает себя, поднимает глаза на Люса и силится улыбнуться.) И уж если он это делает, сударь, то говорит о ней так, как говорят о высшей добродетели, как говорят об идеале, достичь которого человеку не дано!
Люс (после нескольких секунд молчания, с сердечной ноткой в голосе). Вы живете один?
Энергичное лицо Баруа, искаженное болью воспоминаний, мгновенно проясняется; его взгляд становится мягче.
Баруа. Да, теперь я свободен. (Улыбаясь.) Но я освободился, лишь недавно и не успел еще снова стать терпимым. ...(Пауза.) Извините, что я принял наш спор слишком близко к сердцу...
Люс. Это я, сам того не желая, пробудил в вас печальное прошлое...
Тепло смотрят друг на друга.
Баруа (с непосредственностью). Это послужит мне на пользу. Я нуждаюсь в советах... Между нами гораздо большая разница в возрасте, чем пятнадцать лет, господин Люс... Вы, вы живете уже двадцать пять лет. А я после напряженных усилий только недавно разорвал все свои цепи... Все! (Резким ударом ладони словно разрубает свою жизнь надвое: по одну сторону - прошлое, по другую - будущее. Вытягивает руку вперед.) Итак, вы понимаете, передо мной - еще неизведанная, новая жизнь, такая огромная, что у меня кружится голова... Когда мы решили основать журнал, я прежде всего подумал о сближении с вами, вы были для меня единственным маяком на горизонте.
Люс (нерешительно). Я могу вам помочь только собственным опытом... (Улыбаясь, указывает на географические карты, развешанные по стенам.) Я всегда думал, что жизнь похожа на одну из этих карт с очертаниями неведомых стран: чтобы разобраться в ней, надо научиться ее читать... Внимание, методичность, чувство меры, настойчивость... Вот и все, это очень просто. (Снова берет со стола номер "Сеятеля".) Вы прекрасно начали, у вас в руках сильные козыри. Рядом с вами - люди с острым, оригинальным умом. Все это очень хорошо... (Задумывается.) И все же, если разрешите дать вам совет, я скажу вот что: не поддавайтесь слишком легко чужому влиянию... Да, такие объединения, как ваше, иногда таят в себе эту опасность. Согласие во мнениях, конечно, необходимо; и оно у вас есть: один и тот же порыв сплотил всех вас и увлек за собой. Но не сжигайте свою индивидуальность в общем горниле. Оставайтесь самим собою, упорно развивайте в себе только те качества, какие вам присущи. Каждый из нас обладает особым свойством - если хотите, особым даром, - благодаря которому мы никогда не будем похожи один на другого. Все дело в том, чтобы открыть в себе этот дар и развивать его прежде всего.