Невозможно подумать без тревоги, что столь ужасная несправедливость могла быть совершена на наших глазах. Я не в состоянии более жить во власти такого беспокойства.
Я хочу все знать.
Я хочу вновь обрести покой. Я по-прежнему хочу верить, что истина на стороне суда, что есть нечто нам неизвестное, способное избавить нас от мучительных сомнений. Поэтому я принял решение самому подвергнуть дело тщательному расследованию, результаты которого я сообщу Вам.
А до тех пор, дорогой друг, не говорите со мной больше об этом тягостном процессе, не лишайте меня ясности ума и спокойствия духа, необходимых для установления истины. Прошу Вас об этом настоятельно. И если Вы позволите, дам Вам совет - не говорите пока об этом деле ни с кем: оно и так слишком взбудоражило общественное мнение, и это ни к чему хорошему не приведет.
Мой старший сын чувствует себя уже совсем хорошо. Но здоровье нашей милой крошки Антуанетты снова внушает нам тревогу; по-видимому, придется решиться на операцию. Это большое огорчение, дорогой Баруа, и для меня и для бедной Люси. Безмятежное счастье почти недоступно для человека, у которого большая семья...
Всем сердцем с Вами, дорогой Баруа. Заклинаю Вас - больше ни слова о процессе.
Марк-Эли Люс".
III. Люс объявляет Баруа о желании опубликовать свое обращение в "Сеятеле"Отэй, июльское утро 1897 года.
Кабинет Люса.
Теплый ясный день, ветерок колеблет белые перкалевые занавески на окнах; ослепительное солнце заливает зеленый сад, где щебечут воробьи и дети.
Баруа сидит - внимательный и молчаливый.
Люс - за своим письменным столом; он сидит, вытянув руки, откинувшись, но голова его немного опущена, словно тяжесть черепа увлекает ее вперед; под нависшим лбом - глаза мечтателя, устремленные на Баруа.
Люс (сдержанно). Вы понимаете, Баруа, я не стал бы говорить таких вещей, если бы не был твердо убежден.
Когда, восемь месяцев назад, вы пришли ко мне, когда прислали сюда Бернара Лазара, я уже сознавал всю опасность этого дела. Я знал из статьи в "Эклер" о существовании какого-то секретного досье... (Резко.) Но я отказывался этому верить! Однако сведения Лазара были настолько точны, что я испугался. И захотел узнать правду. (С горечью.) Теперь я ее знаю.
Пауза.
(Повышая голос.) Восемь месяцев назад я не смел пред положить, что члены военного суда, сознающие свою ответственность, могут допустить вмешательство военного министра в ход судебного процесса, а тем более согласиться на то, чтобы он - без ведома обвиняемого и его защитника предъявлял секретные документы. С тех пор, мой дорогой Баруа, я узнал куда больше... Я узнал, что секретное досье, умышленно скрытое судьями от защиты, действительно существовало; мало того: в этом досье вовсе не было пресловутого неопровержимого доказательства, которое хоть и не могло оправдать судебную ошибку, но успокоило бы по крайней мере нашу совесть! В нем нет сколько-нибудь серьезных документов, свидетельствующих о вине подсудимого, нет ничего, кроме каких-то предположений, которые легко истолковать как во вред ему, так и в его пользу!
(Говорит, постукивая пальцами по столу - как будто в подтверждение своих слов. Значительно.) Клянусь вам, все это правда.
Баруа даже не вздрогнул. Расставив ноги, положив руки на колени, он слушает. На его энергичном лице, в горящем взгляде - страстное любопытство, но никакого удивления.
(Кладя руку на туго перетянутую связку бумаг). Я не в состоянии рассказать вам подробно о произведенном мною расследовании. Вот уж восемь месяцев, как я только этим и занимаюсь. (Беглая улыбка.) Вы это знаете, так как я даже не мог регулярно посылать в "Сеятель" еженедельные статьи, которые я вам обещал... Мои сенаторские полномочия и старинные дружеские связи помогали мне всюду проникать, дали мне возможность самому проверить полученные мною сведения. Лазар снабдил меня фотографическими копиями наиболее важных документов. Я рассмотрел их один, в тиши, за этим столом. Кроме того, я попросил лучших специалистов Европы произвести экспертизу почерков. (Дотрагиваясь до папки.) Все это здесь. Я знаком теперь с делом досконально (взвешивая слова), и у меня не остается ни малейшего сомнения... ни малейшего!
Баруа (вставая). Надо, чтобы об этом узнали! Надо заявить об этом! И в первую очередь - правительству.
Люс с минуту молчит. Потом смотрит на Баруа: добрая улыбка, мягкая и печальная, прячется в его бороде. Он наклоняется, намереваясь говорить доверительно.