Несколько голосов. Да.
Баруа. Я принесу свою статью перед тем, как передать ее Роллю. Мы ее вместе просмотрим. До вечера...
Часом позже.
Редакционная комната пуста. Сотрудники ушли.
Служитель, ожидая часа закрытия, подметает пол. Баруа работает у себя в кабинете.
Внезапно дверь отворяется: входит Юлия с бледным испуганным лицом; одновременно в комнату врывается странный гул.
Юлия. Господин Баруа... Бунт... Вы слышите?
Удивленный Баруа идет в комнаты, выходящие на улицу. Открывает окно и вглядывается во мрак.
Неясный шум.
Желтый свет ближнего фонаря ослепляет Баруа. Постепенно его глаза привыкают к темноте: перед ним еще пустынная улица, но вдали, мимо темных домов, течет гудящая черная масса.
Он уже приготовился было выйти на улицу - из любопытства. Шум приближается; слышится пение; отдельные выкрики:
"Дрейфус!.. "
Несколько человек, возглавляющих шествие, уже в каких-нибудь пятидесяти метрах от дома. Баруа различает лица и руки, поднятые над головами:
"Позор "Сеятелю"! Позор Баруа! Позор!"
Он поспешно отступает.
Баруа. Ставни, быстрее!
Лихорадочно помогает служителю.
Когда они опускают последний ставень, трость, брошенная в окно, осыпает Баруа осколками стекла.
Толпа шумит под окнами, в четырех-пяти метрах от него. Он различает голоса:
"Сеятель"! Продажная шкура! Изменник! Смерть ему!"
Камни, палки разбивают стекла вдребезги, ударяются о ставни.
Он застыл посреди комнаты, прислушиваясь.
"Смерть Золя! Смерть Дрейфусу!"
В полумраке он угадывает присутствие Юлии, которая неподвижно стоит рядом. Он подталкивает ее к кабинету.
Позвоните в комиссариат полиции...
Запасы метательных снарядов, должно быть, иссякли. Крики, сопровождаемые топотом, становятся громче:
"Смерть Люсу! Смерть изменникам! Смерть Баруа! Продажная шкура!"
Баруа. (Очень бледный, служителю.) Заприте дверь на засов и следите за вестибюлем!
Он проходит в свой кабинет, открывает ящик стола, достает револьвер.
Потом присоединяется к служителю.
(С холодной яростью.) Первого, кто посмеет войти, я убью, как собаку!
Звонит телефон.
(У аппарата.) Алло, комиссар? Хорошо... Говорит редактор "Сеятеля". Здесь, на Университетской улице, под окнами, бесчинствует толпа. А, уже? Хорошо. Спасибо... Не знаю; тысяча, может быть, полторы...
Шум продолжается: ритмичный грохот подметок о мостовую, дикие вопли; покрывая их, доносятся пронзительные крики:
"Смерть Дрейфусу! Смерть Золя! Смерть изменникам!"
Вдруг эти крики слабеют, потом и вовсе стихают. Слышится неясный шум: можно догадаться, что появились полицейские.
Затем снова раздаются выкрики, но уже отдельные, разрозненные, все менее различимые.
Топот удаляется.
Толпа рассеяна.
Баруа поворачивает выключатель и замечает Юлию, - она стоит возле него, прислонившись к столу.
Она настолько обезображена волнением, что он секунду смотрит на нее, не узнавая. Черты посеревшего лица искажены судорогой; оно сразу постарело и погрубело, на нем появилось какое-то неистовое, животное выражение. Голый инстинкт... Что-то чувственное, ужасно чувственное.
Он думает: "Вот ее лицо в страсти".
Взгляд, которым он окидывает Юлию, груб и откровенен, как насилие; она выдерживает его, как покорная самка.
Потом - нервная разрядка: она, рыдая, опускается на стул.
Не произнося ни слова, он выходит из комнаты. Руки его дрожат от нервного напряжения.
Он открывает ставни.
Улица спокойна, как обычно, только в окнах и на балконах - группы любопытных.
Под разбитыми фонарями, пламя которых колеблется и тухнет от ветра, прохаживаются полицейские.
Служитель. Сударь, пришел привратник и с ним комиссар полиции: будут составлять протокол...
II. Десятое судебное заседание на процессе Золя17 февраля 1898 года.
Дворец правосудия: суд присяжных, десятый день процесса Золя.
Заседание прервано.
Зал набит до отказа. Публика, не покидая мест, переговаривается, оживленно жестикулируя. Всюду - мундиры военных, золотые аксельбанты, нарядные платья дам. Люди указывают друг другу на знаменитости: старших офицеров Генерального штаба, известных актрис, журналистов, актеров, депутатов. Заслон адвокатов в черном отделяет всю эту пеструю толпу от возвышения, где стоит судейский стол, над которым возвышается мелодраматическое распятие работы Бонна29.