Дю Серр и Ролан были поражены порядком и дисциплиной, которые царили в стане Кавалье. Но Ефраим ко всему этому оставался равнодушен. Его неприятно поразили мундиры католических войск; он бросил мрачный взгляд на телохранителей, которые, одетые с некоторой военной изысканностью, выстроились в ряд недалеко от избушки Кавалье. На одно мгновение остановившись перед ними, лесничий с презрением произнес слова из Евангелия о красивых гробницах. Телохранители опустили глаза: до того святость Ефраима внушала им почтение. При входе в избушку, которая оказалась пустой, Иоас-Надейся-на-Бога сказал двум севенцам:
– Брат Кавалье сейчас вернется: он молится.
Не поверил ли лесничий этим словам, или в нем проснулись неприятные воспоминания, но он строго ответил евангельским стихом о лжи.
Дю Серр и Ролан с удивлением посмотрели на Ефраима.
– Что вы этим хотите сказать? – спросил стекольщик. – Кавалье часто уединяется, чтобы услышать глас Господа, который иногда снисходит, чтобы говорить нам его устами. Разве Предвечный не благословил его оружия во всех столкновениях наших братьев с королевскими войсками? Наши враги страшатся его военного гения. Вы сами и присутствующий здесь брат Ролан согласны, что лучше его никто не составит плана нападения. Разве вы не исполняли постоянно его распоряжений?
– Его распоряжения! – воскликнул с негодованием Ефраим и разразился длинным местом из Иова насчет орлов и орлят, затем прибавил: – Как! Потому только, что я встречаю этого юношу в вертограде, где он такой же рабочий, как и я, он становится хозяином, который вечером вручит мне поденную плату? Если жатва была хороша, если чан был переполнен, если лошади по грудь утопали в крови, так разве мы должны за все восхвалять этого юношу?
– Брат, брат! – возразил дю Серр. – Я скажу: по-твоему – этот юноша, как и мы, только скромный труженик в вертограде Предвечного. Но если Господь устами Кавалье возвещает: «убирайте виноград с этого косогора, потому что он спелее того, срежьте эту лозу и т. д.» – то тут мы подчиняемся Господу, а не Его творению.
Ролан сделал знак одобрения. Но слова стекольщика, видимо, не убедили Ефраима. Он с таинственным видом опять пустил в ход Иова, предостерегающего от льва и прибавил от себя намек насчет хитрости лисицы, жадности волка и тщеславия павлина. После минутного размышления, стекольщик начал догадываться, что крылось под словами Ефраима.
– Брат! – проговорил он. Полагаешь ли ты, что Кавалье руководствуется человеческими побуждениями, а не Божественным откровением?
– Слушай, слушай! – прервал его Ефраим торжественным и пророческим голосом. – После видения, которое приказало мне убить первосвященника Ваала, этого хищника душ, я имел второе видение: оно тоже должно осуществиться. Я видел вихрь, который гнал с севера огромную черную тучу. В этой туче скрывался огонь. Посреди огня нечто ярко-красного цвета ослепительно блестело, напоминая собой тот металл, который состоит из золота и растопленной меди. Могучий голос, как шум вод, выступающих из берегов, раздался из тучи и возвестил мне: «Сын человечий, приблизься!» Объятый ужасом, я почувствовал себя приподнятым и затерянным в этом урагане, который пронесся по земле, с корнем вырывая кедры и разрушая высочайшие башни. И грозовая туча приостановилась, и я в ней. И почуялось мне, что Господь дарует мне свою силу, что города, леса и горы исчезают предо мной. И могучий голос раздался из тучи и сказал мне: «Сын человечий, смотри!» И посмотрел я – и увидел под тучей сокола, парящего в воздухе, благородного черного сокола. И голос приказал ему ринуться на гадов и драконов, ползавших в долине вокруг золотого тельца: И сокол разорвал их на куски. Тогда голос сказал мне: «Сын человечий, посмотри!» И я увидел на земле, вокруг золотого тельца, тоже разных пресмыкающихся, но уже безвредных. Их тела не были покрыты чешуей; они не прыгали, как волны, а спокойно извивались, сверкая золотом, пурпуром и лазурью, в их глазах не было больше гнева, их свист уже не был страшен, а благозвучен. И голос, прозвучав из тучи, приказал соколу разорвать на части и этих пресмыкающихся. И видел я, что сокол уже не черный, а блещет, как радуга, и когда он коснулся земли, это был уже не воинственный сокол, а павлин. Он гордо распускал свой хвост, соперничая золотом, пурпуром и лазурью с обольстительными гадами. И голос из тучи прозвучал, как трубный звук: «Сын человечий, смотри!» И я увидел наших братьев, окруженных обольстительными гадами, которые опутывали, душили и рвали их на части в то время как павлин, глухой к их раздирающим крикам, к их проклятьям, нахально любовался переливанием своих перьев. Тогда могучий голос сказал мне: «Час наступил. В свою очередь, устремись на него, чтобы его мясо стало кормом птиц небесных»! И я стал орлом и ринулся на него, и моим клювом и когтями я разорвал его. И голос трижды крикнул: «Иерусалим!» И видение исчезло... И оно сполна должно осуществиться.
Притча была так проста и понятна, что дю Серр, знавший слепую и суеверную жестокость эгоальского сторожа, пришел в ужас: он считал его способным принести Кавалье так же, как первосвященника, в жертву своим кровавым видениям.
В это мгновенье вошел Кавалье. С целью ли, или случайно, но на молодом главаре не было утреннего изысканного наряда: он был одет, как горец: белый полотняный плащ и кожаные поножья, с широкой поярковой шляпой на голове. Дю Серр взглядом указал Ефраиму на Кавалье, точно желая упрекнуть его в несправедливости его подозрений. Но лесничий, углубившись в свои думы, казалось, не замечал его.
С того дня, когда Кавалье привел в замок Мас-Аррибас Селесту и Габриэля, он неоднократно встречался с дю Серром. На все вопросы молодого вождя, почему эти несчастные существа, как и все дети, жившие в эгоальском замке, впали в состояние, близкое к сумасшествию, стекольщик отвечал, что причина и ему неизвестна. Он только восхищался этим чудесным доказательством Божественной воли и смиренно благодарил Господа за то, что Он избрал его жилище для проявления своего могущества. Тщетно Кавалье старался, допрашивая детей, добиться каких-нибудь сведений: едва произносил он имя дю Серра, как с бедными малютками делались страшные судороги, которые почти всегда оканчивались припадком падучей. Лишенный познания в естественных науках, но не веривший в чудеса, Кавалье чуял, что стекольщик причастен к страданиям Селесты и Габриэля. При встрече с ним он испытывал безотчетное чувство страха, точно в этом странном человеке скрывалась какая-то таинственная сила.
– Добрый день, братья! – приветствовал Кавалье троих товарищей. – Благословение Господне да будет с вами.
Ролан дружески пожал руку севенца, в то время как дю Серр, поставив в угол свой короб, таинственно открывал его. Кавалье приблизился к Ефраиму и тоже сказал:
– Добрый день, брат!
Посмотрев на него несколько мгновений молча, лесничий произнес сурово:
– Да сохранит тебя Господь от всякого соблазна вплоть до самой смерти!
Кавалье, издавна привыкший к странным приемам бывшего эгоальского сторожа, мало был поражен этой суровой встречей. Он повернулся к дю Серру:
– Ну что, какие вести из Савойи?
Стекольщик нажал пружину, которая скрывала двойное дно, и вынул из ящика сначала связку писем, затем изрядное количество запечатанных свитков, которые положил не стол.
– Есть хорошие вести из Савойи. Вот письмо герцога к вам. Есть и деньги для наших войск, тысяча золотых: вот они. Через месяц мы получим такую же сумму. Чтобы нам ее доставить, ждут приезда в Гаагу лорда Мальборо. По обыкновению, маркиз д'Арзелье передал мне в Женеве перевод на Галди и Фюкэ в Монпелье.