На пустынной поляне, среди цветущего вереска, лежит, мечтая под солнечными лучами, юный пастух. Мягкий свет, жужжанье насекомых, тихий шелест трав, серебристый перезвон колокольчиков, сама земля баюкают грезы отрока, не сознающего своего божественного предназначения. То беспечно зазвучит его песенка, то польются в лад с нею звуки свирели, сливаясь с ласкающим ухо безмолвием полей; и песня эта так радостно-спокойна, так прозрачна, что, слушая ее, не думаешь больше ни о радости, ни о горе и веришь, что таким он был, что все начиналось так… Вдруг гигантская тень распростерлась над полями: все замирает, — жизнь как будто уходит в поры земли. Лишь по-прежнему спокойно льется песня свирели. Является измученный видениями Саул. Снедаемый тоской, безумный царь мечется, как яростное самосжигающее пламя под неумолимым дыханием урагана. Царь молит, проклинает, борется с пустотой вовне и в себе самом. И когда в изнеможении он падает на землю, в тишине снова слышится немолчная светлая песнь пастушка. Тогда Саул, стараясь умерить удары смятенного сердца, молча подходит к лежащему мальчику, молча глядит на него, садится рядом и кладет горячую руку на голову пастуха. Давид, не смутившись, оборачивается и видит царя. Положив голову на колени Саула, он продолжает прерванную игру. Вечерние тени сгущаются; Давид засыпает с песней на устах, а Саул плачет. И в звездной ночи вновь возносится гимн воскресшей природе и благодарственная песнь выздоравливающей души.
Сочиняя эту сцену, Кристоф был так поглощен радостью творчества, что не думал о средствах, какими она может быть передана, ему даже не приходила в голову мысль, что его «Давида» можно поставить в театре. Он рассчитывал на концертное исполнение, в случае если его удостоят такой чести.
Однажды он заговорил об этой вещи с Ашилем Руссэном и в ответ на просьбы познакомить его с новой вещью сыграл отдельные отрывки на рояле; к немалому его изумлению, Руссэн пришел в бурный восторг и объявил, что эту симфонию непременно нужно воплотить на парижской сцене и что он берется это устроить. Изумление Кристофа возросло еще больше, когда через несколько дней он убедился, что Руссэн всерьез отнесся к делу; когда же он узнал, что Сильвен Кон, Гужар и даже Люсьен Леви-Кэр заинтересовались затеей Руссэна, то перестал даже изумляться, — он просто остолбенел. Значит, личная неприязнь этих людей отошла на второй план перед их любовью к искусству, — а это было уже полной неожиданностью для Кристофа. Меньше всех хлопотал об исполнении своего детища он сам. Его «Давид» не предназначался для театра: было нелепостью ставить его на сцене. Но Руссэн так настаивал, Сильвен Кон так убеждал, Гужар так ручался за успех, что Кристоф поддался искушению. Он проявил малодушие. Ему так хотелось услышать свою музыку!
Перед Руссэном открывались все двери. Директора театров и артисты наперерыв старались ему угодить. Как раз в то время одна газета устраивала музыкальное утро с благотворительной целью. Решили поставить «Давида». Подобрали хороший оркестр. Что же касается певцов, то Руссэн уверял, что нашел для роли Давида идеальную исполнительницу.
Начались репетиции. Оркестр довольно удачно справился с первым чтением партитуры, хотя, по французскому обыкновению, хромала дисциплина. Исполнитель партии Саула обладал не очень сильным, но приличным голосом и умел владеть им. В роли Давида выступала красивая, статная, полная, хорошо сложенная особа, но пела она пошло, с ухватками кафешантанной дивы и с излишней чувствительностью, которая еще утяжелялась мелодраматическими трелями. Кристоф морщился. После первых же тактов ему стало очевидно, что с ролью она не справится. В перерыве он подошел к присутствовавшему на репетиции вместе с Сильвеном Коном импресарио, которому было поручено устройство концерта. Тот встретил его с сияющим лицом.
— Ну что, довольны?
— Да, — отвечал Кристоф, — мне кажется, наладится. Одно только плохо: певица. Ее необходимо заменить. Скажите это ей в деликатной форме; вы человек опытный. И вам, наверное, нетрудно будет найти мне другую.
Импресарио страшно смутился и посмотрел на Кристофа с таким видом, точно не понимал, шутит тот или говорит серьезно. Наконец он воскликнул:
— Это невозможно!
— Почему невозможно? — удивился Кристоф.
Импресарио лукаво перемигнулся с Сильвеном Коном и сказал:
— Ведь у нее талант!
— Ни малейшего.
— Как!.. Такой прекрасный голос!
— Никакого голоса.
— И потом, такая красивая женщина!