- Послушай, Антуан, что с тобой, наконец? Что-то случилось? Да, да! Ты что-то скрываешь... Случилось несчастье? Или ты болен?
Но г-н Жанен снова отстранил ее, нетерпеливо передернул плечами и сказал резким тоном:
- Да нет же! Говорю тебе - нет! Оставь меня в покое!
Она возмутилась и ушла, в слепой ярости повторяя себе, что какая бы беда ни стряслась с мужем, ее это отныне не касается.
Господин Жанен вышел в сад. Антуанетта расшалилась и тормошила брата: ей хотелось бегать с ним наперегонки, а мальчик вдруг заявил, что не желает больше играть, и прислонился к балюстраде террасы в нескольких шагах от отца. Антуанетта снова принялась тормошить его, но он сердито оттолкнул сестру; в ответ она нагрубила ему и, так как в саду все развлечения были исчерпаны, ушла в дом и села за рояль.
Господин Жанен и Оливье остались одни.
- Что с тобой, мой мальчик? Почему ты не хочешь играть? - нежно спросил отец.
- Я устал, папа.
- Ну, тогда давай посидим, на скамейке.
Они сели. Был прекрасный сентябрьский вечер. Ясное, ночное небо. Сладковатый запах петуний смешивался с резким, немного затхлым запахом темной воды канала, дремавшей у подножья террасы. Ночные бабочки - большие светлые сфинксы - кружили над цветами, жужжа, точно веретенца. Мирные голоса соседей, сидевших у порога своих домов по ту сторону канала, гулко раздавались в тишине. Из окон слышны были звуки рояля - это Антуанетта играла итальянские арии с фиоритурами. Г-н Жанен курил, держа в своей руке руку Оливье. В темноте, мало-помалу скрывшей черты отца, мальчик видел лишь огонек трубки, который то вспыхивал, то угасал на миг, снова вспыхивал и, наконец, совсем погас. Они почти не разговаривали. Оливье спросил названия некоторых звезд. Г-н Жанен, как большинство провинциальных буржуа, мало сведущий в вопросах мироздания, знал только имена крупных созвездий, знакомые всякому, но сделал вид, будто мальчик о них и спрашивает, и назвал их. Оливье не стал противоречить - ему всегда приятно было слышать и повторять вполголоса их красивые, таинственные имена. К тому же он не столько ждал ответа, сколько чувствовал бессознательную потребность быть поближе к отцу. Они замолчали снова. Оливье, откинув голову и приоткрыв рот, смотрел на звезды; он совсем было задремал - теплота отцовской руки согревала его. И вдруг эта рука начала дрожать. Оливье удивился и заметил веселым сонным голоском:
- Ой, папа, как у тебя рука дрожит!
Господин Жанен отдернул руку.
Детский умишко Оливье продолжал работать, и минуту спустя мальчик спросил:
- Папа, ты тоже устал?
- Да, милый.
Детский голосок произнес ласково:
- Не надо так уставать, папа!
Господин Жанен привлек к себе голову сына, прижал к своей груди и прошептал:
- Бедняжка ты мой!..
Но мысли Оливье уже изменили направление - на башенных часах пробило восемь. Мальчик высвободился из объятий отца со словами:
- Пойду почитаю.
Ему было разрешено по четвергам, спустя час после обеда, читать до самого сна: это было для него величайшее счастье, и он ни за что на свете не пожертвовал бы ни одной минутой.
Господин Жанен отпустил сына и принялся шагать взад и вперед по темной террасе. А немного погодя тоже вошел в дом.
Мать и дети сидели в гостиной у лампы. Антуанетта пришивала бант к кофточке; она болтала, не умолкая ни на секунду, или напевала, к великому неудовольствию Оливье, - он уткнулся в книгу, сдвинув брови, опершись локтями на стол и зажав уши кулаками, чтобы ничего не слышать. Г-жа Жанен штопала чулки и разговаривала со старушкой няней; няня, стоя перед ней, отдавала отчет в расходах за день и пользовалась случаем посудачить. У нее всегда был запас забавных историй, которые она излагала таким уморительным языком, что слушатели покатывались со смеху, а шалунья Антуанетта пыталась ей подражать. Г-н Жанен молча поглядел на них. Никто не обратил на него внимания. Он постоял минутку в нерешительности, сел, взял книгу, раскрыл наугад, снова захлопнул, встал, - нет, ему положительно невмоготу было оставаться здесь. Он зажег свечу, пожелал всем покойной ночи, потом подошел к детям и, взволнованный, поцеловал их; они рассеянно поцеловали его в ответ, не взглянув на него. Антуанетта была поглощена своей работой, Оливье - книгой. Оливье даже не отнял рук от ушей и досадливо проворчал: "Покойной ночи", - продолжая читать (он не оторвался бы от книги, даже если бы кто-нибудь из близких тонул у него на глазах). Г-н Жанен вышел в соседнюю комнату и задержался там. Немного погодя, отпустив няню, туда же вошла жена - убрать белье в шкаф. Она сделала вид, что не замечает мужа. После минутного колебания он шагнул к ней и сказал:
- Прости меня. Я был сегодня резок с тобой.
Ей очень хотелось ответить:
"Бедный ты мой, я совсем на тебя не сержусь. Скажи мне, что с тобой? Что тебя мучает?"
А вместо этого она сказала, радуясь, что может отплатить ему:
- Оставь меня в покое! Ты недопустимо груб со мной. Ты не позволил бы себе разговаривать так с прислугой.
И продолжала в том же духе, многословно перечисляя все свои обиды.
Он устало махнул рукой, усмехнулся с горечью и вышел.
Никто не слышал выстрела. Только на следующий день, когда стало известно о случившемся, соседи припомнили, что около полуночи до них - в полной тишине - долетел какой-то резкий звук, похожий на щелканье бича. Они не обратили на него внимания. Ночной покой тотчас вновь спустился на город, окутывая своим тяжелым покровом живых и мертвых.
Госпожа Жанен заснула и проснулась часа через два. Обнаружив, что мужа нет рядом, она встревожилась, встала и обошла все комнаты: спустилась в нижний этаж, побежала в контору банка, которая находилась в смежном крыле дома, и там, в кабинете, увидела мужа: навалившись туловищем на письменный стол, он сидел в кресле, в луже крови, - кровь еще капала на пол. Она пронзительно закричала, выронила свечу и потеряла сознание. Ее крик услышали в доме. Сбежалась прислуга, ее подняли, привели в чувство, а тело г-на Жанена отнесли на кровать. Дверь в детскую была закрыта. Антуанетта спала сном праведницы. Оливье услышал голоса и шаги: ему очень хотелось узнать, что происходит, но он побоялся разбудить сестру и вскоре тоже уснул.