Как уже говорилось, малыш был не разговорчивее рыбы. Но едва он научился топать на своих круглых ножонках, домой его было уже не загнать, вечно он сшивался у чужих порогов, прислушиваясь ко всему, о чем говорили в деревне. Иногда он делал из того, что слышал, самые неожиданные выводы. Так, например, однажды соседка при нем воскликнула: «Ах, если б мать-земля умела говорить, она бы уж научила нас уму-разуму!» Такое скажешь иногда просто так, невзначай, но в тот же день Элоиза застала своего сына лежащим в саду: тот прижал к земле ухо и прислушивался к таинственным голосам, доносящимся из недр. В другой раз кто-то случайно бросил, что только деревьям все известно о человеке, но, увы, они молчат. Тотчас повернувшись к сыну, Элоиза увидела, что тот куда-то направился своей немного косолапой походкой, и чуть позже не смогла сдержать смеха, застав его во дворе: он нежно обнимал ствол гуаявы в ожидании затаившихся в извилинах дерева голосов. Она смеялась потом всякий раз, когда видела, как он обнимает ствол гуаявы, но потом ей стало не до смеха: ее чадо бегало по всей деревне с невесть куда устремленным, ничего не замечавшим и непонимающим взглядом, с открытым всем ветрам ртом, который, казалось, порывался спросить: неужели все это правда, все, что я вижу и слышу?
Но однажды он пошел в школу в Лараме, ту самую, что стоит на самом берегу океана, и беготне его пришел конец. В тот день он возвратился домой преисполненный спокойной задумчивости и во второй раз удивил жителей деревни: хотя был он любитель помолчать, голова у ребенка Элоизы оказалась вместительной, как желудок кита, и все-то было в ней светло и ясно, разложено по полочкам, ну прямо как у белых людей. По вечерам, при свете керосиновой лампы, мать никак не могла налюбоваться на сына: поглощенный своими книгами, он прикасался к их страницам с такой же радужной надеждой, с какой некогда прижимался к стволам деревьев, чтобы услышать потаенные голоса. Но через год-два книги перестали его радовать, и опять пришлось Элоизе переживать за сына: опять он замкнулся, молча приходил из школы, копался в огороде, приносил матери ведро воды, присаживался в тенечке, опустив на колени сжатые кулачки, и вдруг застывал, деревенел как неживой…
Стало ясно, что книги замолчали, что мальчуган так и не смог различить голоса деревьев и земных недр; он даже купаться и то теперь не ходил. Он сидел в полумраке, глаза его были застывшими и тусклыми; казалось, его все время гнетет какая-то обида, и, глядя на него, Элоиза никак не могла понять, почему же не произвела она на свет само воплощение радости бытия, ведь она так старалась почаще улыбаться, когда была беременна, так старалась!..
И продолжалось это до того самого дня, пока не грохнулась оземь тетушка Жюстина — сие событие долго потом обсуждали в Лог-Зомби и соседних деревнях. Тетушка Жюстина была не настоящей ведьмой, а ведьмой по договору, вернее, даже не ведьмой, а оборотнем: таким надоедает человеческий облик, и они подписывают с нечистой силой соглашение, с тем чтобы ночью превращаться в осла, краба или какую-нибудь птицу — словом, во что им заблагорассудится. Как-то утром ее нашли у самой деревни в луже собственной крови. Она возвращалась домой после ночного полета и, застигнутая врасплох первыми лучами солнца, распласталась на земле, сраженная огнем небесным. Она лежала посреди дороги, и ее птичье тело постепенно приобретало человеческие очертания, из кончиков крыльев проступали пальцы рук, и длинные, поразительно белые косы вились вокруг поблекших перьев совиной головы. Собравшийся народ держался чуть поодаль, жадно ловя и подмечая одну за другой все важные мелочи, такое не каждый день увидишь, а ведь следовало все подробно описать и тем, кто проспал, и всем родным и близким на острове, даже незнакомым, с кем еще только предстояло встретиться на жизненном пути. Детям в тот день не нужно было идти в школу, они протискивались сквозь частокол ног, чтобы тоже поглазеть, хотя все это не очень-то их удивляло: подумаешь, мы и не такое во сне видели, казалось, говорили их глазенки, ведь веру в такие чудеса они всосали с молоком матери. Обсуждать событие решались только те, кто повзрослей, «профессора» из старших классов, что ходили со вставленной за ухо, гордо торчавшей из пышных волос авторучкой. Они утверждали, что люди могут обернуться собакой или крабом точно так же, как вода становится льдом, а электрический ток — светом, льющимся из лам почки, голосом или музыкой из радиоприемника; тетушка Жюстина, считали они, — это такая частичка нашего мира, о которой в книгах ничего не говорится, потому что белые люди решили об этом помалкивать…