Амия расцеловала миловидные мордашки малышей. Мили между тем вытянула за веревку емкость с водой, и Хила помогла ей наполнить кувшин. Тем же способом они набрали воды и во второй. Потом девочки взяли у Амии своих детей. Их место у колодца заняли другие женщины. Деревня проснулась. По своим делам спешили взрослые, зазвучали песни, на грязные улицы высыпала детвора. Три подружки возвращались домой, по пути здороваясь с соседями и рассказывая друг другу бесхитростные истории, которыми была полна их повседневная жизнь. У них всегда была–тысяча тем для разговоров, и сколько бы раз в день ни доводилось ходить к колодцу, девочки никак не могли наговориться.
Но тут все трое разом умолкли: по главной улице в сопровождении двух глухонемых служанок шла женщина, которую все называли «Три–Глаза». Никого жители Аунраи так не боялись, как ее. Сведущая в приготовлении любовных зелий,
ядов и в магии, Три–Глаза снискала славу знахарки, колдуньи и провидицы далеко за пределами этой местности. Богачи из Варанаси щедро оплачивали ее услуги, и даже брахманы относились к ней с уважением.
По мере приближения Три–Глаза улица пустела на глазах. Она была одета в желтое сари и опиралась на длинный узловатый посох, испещренный загадочными символами. Из–под покрывала выбились пряди длинных седых волос. Ходили слухи, что ей больше ста лет. Ее покрытое темными пятнами лицо было исчерчено тысячью морщин, но зубы, приоткрывающиеся в улыбке, были идеальны. И эта улыбка внушала страх.
— Да защитит нас Ганеша! — прошептала Хила, пряча от колдуньи лицо своего малыша.
Мили сделала то же самое. Обе боялись дурного глаза старухи.
Три–Глаза посмотрела в их сторону, и девочкам показалось, что этот взгляд коснулся самых потаенных глубин их душ.
— Как ни встречу, вы всегда вместе, — сказала старуха, поравнявшись с подружками. И добавила, обращаясь к одной только Амии: — Я говорила твоей матери, что хочу с тобой увидеться. Я тебя жду.
Амия чуть не уронила кувшин. Она все же успела подхватить его двумя руками и ускорила шаг.
— Значит, мать тебе не сказала? — не отставала от девочки Три–Глаза.
— Нет, — ответила девочка, не оборачиваясь.
Амии не нравилось, как эта женщина смотрела на нее. Она не имела понятия, что ей нужно. Три–Глаза часто наведывалась в их дом — приносила лекарства отцу. Мать не рассказывала, о чем они говорили. Отец Амии страдал от легочной болезни — кашлял, плевал кровью. Приготовленные колдуньей тошнотворные зелья шли на компрессы и припарки.
Стремясь поскорей укрыться от глаз старухи, Амия свернула в первый же переулок. Подруги последовали за ней.
— Что ей от тебя нужно? — дрожащим от страха голосом спросила Мили.
— Не знаю. Я не знаю!
— Бойся ее! Говорят, она покупает детей и перепродает их раджам…
— Мало ли что придумают люди!
— Это правда, — поддержала подругу Хила.
— Но в Аунраи не пропадают дети! — заметила Амия.
— Она скупает их в окрестных деревнях.
Было очевидно, что Мили верит в то, что говорит. И все же не было никаких доказательств того, что Три–Глаза занимается таким постыдным делом, как торговля людьми. Впрочем, о работорговле в этих местах вообще было мало что известно. Говорили только, что детей, а порой и взрослых, продают и покупают, как продукты на рынке. А еще говорили, что иногда рабы, которые верно служат представителям высших каст, становятся настоящими богачами. Богатство… На выросшего в нищете ребенка, каким была Амия, это слово оказывало магическое действие: позабыв о недавних страхах, девочка предавалась мечтам о роскошных дворцах, чьи злато–мраморные террасы спускаются к священной реке Ганге1. В Аунраи не было дворцов. Здесь путнику приходилось все время смотреть под ноги, чтобы не вступить в коровью лепешку.
Амия попрощалась с подругами. Они увидятся, когда она снова пойдет по воду. Дом, в котором жила ее семья, был построен на усиленном фундаменте из низкокачественного кирпича–сырца. У стен его высились горы готовой глиняной посуды и охапки хвороста, которым топили печи. Между навесами из просмоленной ткани, в тени которых сохли миски, вазы и горшки, вилась тропинка. В доме было два этажа: в пяти комнатах второго этажа члены семейства спали (а их
1 Индийцы священную для них реку называют Ганга, по имени богини, которую эта река олицетворяет.
было в общей сложности двадцать четыре человека), а на первом размещались мастерская, кухня и общая комната, в которой они собирались и принимали пищу.
Амия уже слышала шум огня в печи и обрывки разговоров. Набрав в легкие побольше воздуха, она вошла в мастерскую, где работал ее отец, шестеро братьев и шестеро подмастерьев. Здесь было невыносимо жарко. В пяти печах бушевал огонь, за ними следил мальчик, тело которого блестело от пота. Он один поднял голову, когда вошла Амия. Они молча посмотрели друг на друга. Девочка сразу же поднесла ему кружку холодной воды. Этот мальчик был ее единственным союзником. Правда, на его помощь рассчитывать не приходилось — он был младшим из подмастерьев и не являлся членом семьи. Мальчик открыл дверцу одной из печей, чтобы проверить, не пора ли вынимать посуду. Новая волна жара прокатилась по мастерской, опаляя тела месивших глину мужчин. Сотни зеленых мух с жужжанием снялись с насиженных мест. Работающие в мастерской уже давно перестали с ними бороться, и мухи жадно впивались в их тела, пытаясь утолить жажду.
Амия всем по очереди дала попить, но ни от кого не услышала слова «спасибо». Такая неблагодарность нисколько ее не задевала. В их глазах она была служанкой, не более. К счастью, девочке не приходилось заботиться об их пропитании — это бремя было возложено на двух ее старших сестер. Отцу она подала напиться в последнюю очередь. Он сам установил такой порядок, желая быть для домочадцев примером. Но и он не удостоил дочь даже взглядом. Для отца дочка — это лишний рот, посланное богами бремя за совершенные в прошлой жизни грехи. Отец напился, закашлялся, сплюнул и вернулся к работе — он как раз оформлял горлышко вазы.
Амия сочла свой долг выполненным и отправилась в кухню, к матери, сестрам и невесткам. На лице ее матери, Шарви, ясно читалась усталость. Когда–то она была красавицей и оправдывала свое имя, означавшее «Прекрасная женщина»,
но муссоны, роды, выкидыши и смерти детей от лихорадки и эпидемий понемногу стирали ее красоту. Синие круги под запавшими глазами свидетельствовали о перенесенных ею испытаниях. Шарви не стала исключением, она разделила участь, уготованную всем женщинам Аунраи. Единственное, в чем ей повезло, — у нее уже не было свекрови, которой всякая невестка обязана подчиняться. Четыре года назад мать мужа сломала колено и вскоре после этого умерла. Свекор умер от холеры в те времена, когда Шарви только вошла в семью мужа, поэтому она его почти не знала.
Но даже будучи полноправной хозяйкой в доме, Шарви смиренно подчинялась своему супругу и старшему сыну. Много хлопот ей доставляла невестка, жена старшего сына Пайода. Невестку звали Витра. Молодая женщина не желала идти на уступки и всячески отстаивала свою независимость, что не способствовало установлению хороших отношений между нею и свекровью.
Амия улыбнулась матери. Шарви очень любила своих детей. Она редко повышала на них голос, никогда не била их палкой, не заставляла тяжело работать. Набожная и богобоязненная, она ежедневно ходила подметать пол в храме, где и молилась, прося богов защитить ее семью.
Амия передала матери кувшин, который был еще на три четверти полон, и взяла другой, пустой. Она направилась было снова к источнику, когда одна из сестер спросила:
— Ты видела англичан?
— Нет.
Все находившиеся в кухне женщины подняли головы. Услышав о появлении англичан, они пугались так же, как и при известии о нашествии саранчи.
— Что ты слышала об англичанах? — с тревогой спросила у своей второй дочери Шарви.
— Вчера об этом на рынке говорили женщины. Ходят слухи, что они плывут вверх по Ганге и вот–вот будут здесь. У дороги в Варанаси они разобьют лагерь.
— Вот как… — выдохнула Шарви.