— Вы двое поедете со мной! — приказал он, съезжая с дороги.
Престарелый капитан и один из уланов последовали за командиром. Втроем они поскакали туда, где в облаке пыли медленно двигался караван.
Офицеры с беспокойством смотрели вслед полковнику. Его гневливость, вспышки ярости и привычка решать все вопросы с помощью удара хлыста или пистолетного выстрела были всем известны, поэтому они безмолвно молили Бога защитить Эмингтона.
Лошадь Эмингтона опередила лошадей его спутников. Когда полковник резко натянул поводья, она встала на дыбы. На животное невозможно было смотреть без жалости, так ему было больно.
Мишель казался невозмутимым.
— Сэр Эмингтон, как приятно видеть вас здесь… Что заставило вас покинуть ваш дворец в Калькутте?
— Война, мой дорогой, война!
— Война? Странно… Со времен сражения при Хайбаре я не слышал ни единого выстрела.
Сэр Эмингтон сделал над собой невероятное усилие, сдерживая рвущийся наружу гнев. Этот французский ублюдок смеет напоминать ему о полном разгроме англичан в Афганистане! С каким наслаждением он вонзил бы свой клинок ему в горло! Но он не успел бы выполнить задуманное — Дхама, сжимая рукояти своих сабель, не спускал с него глаз.
— Вы считаете меня идиотом, Казенов? Мы следим за всеми вашими передвижениями и знаем, что вы и вам подобные продаете оружие сикхам.
— А, так вот с кем вы решили воевать! Странно это слышать. Неделю назад я был в Лахоре и не заметил ничего подозрительного. Сикхи — миролюбивый народ.
В словах Мишеля сквозила насмешка, и полковник Эмингтон заскрежетал зубами от злости, но тему разговора предпочел сменить.
— А что вы везете из Персии?
— Как обычно — ковры и всякие редкости. По приезде в Варанаси я передам подарок лорду Хардингу. Кстати, как он поживает?
— Прекрасно. Он подал прошение временно освободить его от обязанностей генерал–губернатора, поскольку хочет лично участвовать в военных действиях. Желает оказаться, так сказать, в первых рядах сражающихся, когда начнется война. И будет прискорбно, если его поразит рука с оружием, которое вы продали рани Джундан.
Мишель не нашелся, что на это ответить. Его жизнь значительно усложнится, если лорд Хардинг передаст свои полномочия другому человеку. Ост–Индская компания рано или поздно попросит у властей его голову.
— Жаль, что не могу пригласить вас на чай, — сказал он наконец. — У нас впереди долгая дорога, а мои люди спешат вернуться домой. Прощайте, сэр!
Эмингтон не удостоил его ответом. Он уже развернул коня, и Мишель наблюдал, как тот удаляется.
— Лучше б ты позволил мне его убить, — сказал Дхама.
— И навлечь беду на наших людей? Нет. Убив Эмингтона, мы бы до конца своих дней остались изгоями.
— Мир велик, и не на всех землях хозяйничают англичане. Мы могли бы уехать из Индии.
— Дхама, я уже говорил тебе не раз, что в Танджавуре меня ждет Хирал. Я ни за что не уеду из Индии без нее.
Дхаме нечего было возразить. Хирал и Мишель стали неразлучными. Монах даже немного завидовал другу. Дхама никогда не любил ни одну женщину. Он так и не встретил свою Хирал.
Мишель вернулся к каравану и снова поехал впереди. Теперь все его мысли были устремлены к Блистательной — непревзойденной храмовой танцовщице южной части Индии. Хирал танцевала для Шивы с десятилетнего возраста, и люди говорили, что великий бог, несомненно, благоволит ей.
Мишель выходил из себя, вспоминая о том, что Хирал продолжает заниматься ритуальной проституцией, таким образом зарабатывая на содержание храма — прихожане щедро платили ей за услуги. Она пообещала оставить это занятие, если Мишель откажется от своих опасных походов. И он уже готов был исполнить ее требование. Двигаясь вперед по пыльной дороге, он представлял их с Хирал свадьбу.
Да, он женится на ней, похитит ее у Шивы. Скоро, скоро Хирал будет танцевать лишь для него одного…
Глава 5
Амия плакала, и вместе с ней плакали ее сестры, тети и двоюродные сестры. Только одна женщина их семейства оставалась невозмутимой — Витра, жена старшего брата Амии Пайода.
Витра не решалась открыто показывать свою радость. Но именно радость читалась на ее лице с грубыми чертами, радость светилась в прикрытых тяжелыми веками жадно бегающих глазах. Про себя она возносила хвалу обычаю, согласно которому ее свекровь была приговорена к смерти. В соответствии с древним ритуалом Шарви предстояло сгореть на погребальном костре, и никто из Мадхавов не решится нарушить тысячелетние традиции.
Днем раньше Пайод, новый глава семьи, имел долгую беседу с брахманами. Был момент, когда Витра испугалась, что священнослужители не захотят сжигать вдову, поскольку
англичане и индийцы прогрессивных взглядов угрожали смертью через повешенье всем, кто «совершает варварские ритуалы». Но до сих пор эти угрозы никто не выполнял, поэтому жрецы Аунраи, не боясь никого и ничего, дали Пай–оду разрешение провести обряд.
Витра не спала всю ночь. Она бродила по дому, в котором через несколько часов станет полноправной хозяйкой.
Погребальный костер сложили на берегу Ганги, в нескольких километрах от деревни. Впечатляющего вида процессия, состоящая из членов семьи умершего и жителей деревни, двинулась к реке. Каждый нараспев произносил слова молитвы. Многие пришли проводить покойного в последний путь. Анупама Мадхава уважали и любили, да и мастером он был отличным — его вазами, горшками и прочей кухонной утварью из обожженной глины пользовались все местные жители. Вдобавок он считался набожным человеком и заботливым отцом семейства.
Шарви в красивом, красном с серебристой отделкой, сари шла за телом супруга, опираясь на руку Пайода. Следом за ними шествовали остальные сыновья, дочери и три невестки, в числе которых была и Витра. Амия спиной ощущала злой взгляд старшей невестки. Девочка боялась даже подумать о том, что ее ждет. Три–Глаза тоже была здесь, но держалась в стороне от процессии. Жители деревни старались не приближаться к ней. Устремив взгляд на Гангу, она брела, утапливая в грязь свой посох.
Шли медленно. Грязь местами доходила людям до колен, замедляя движение, но дождь давно закончился. Муссон собирался с силами: новая буря могла разразиться уже после полудня. И женщины, и мужчины несли на плечах и головах вязанки хвороста. Подойдя к костру, сложенному из пней и бревен, они, направляемые жрецами, сложили свою ношу, куда им было сказано.
Сердце маленькой Амии застучало с неистовой силой, а горло сжалось так, что она едва могла дышать. Как ей хоте-
лось обнять мать и прижаться к ней креп ко–крепко! Но представителям низших каст было запрещено выражать нежность и привязанность жестами и прикосновениями.
Поглощенная своими переживаниями, Амия не услышала, как к ней приблизилась Три–Глаза, поэтому вздрогнула, когда знахарка положила руку ей на плечо.
— Твоя мать быстро возродится в новом теле, и жизнь ее будет счастливой, — сказала старуха.
Но Амия не разделяла ее уверенности.
— А если она родится собакой? Или змеей?
Амия шмыгнула носом — слезы снова подступили к глазам.
— Змеей или собакой в новой жизни станет тот, кто в этой жизни много грешил — предавал супруга, не почитал богов…
— Но ведь она еще не умерла! Спаси мою мать, ты ведь можешь!
— Нет. Ты ошибаешься, это мне не по силам. Такова ее судьба.
— Ненавижу тебя, ненавижу!
Амия отшатнулась от Три–Глаза.
— Но так будет не всегда. Когда прах твоих родителей унесут воды Ганги, когда о них начнут понемногу забывать, ты сама придешь ко мне.
— Ни за что!
— Ты придешь. Так предначертано судьбой.
Собравшиеся боязливо поглядывали на колдунью. Маленькую девочку, мечущуюся у костра, они, в отличие от Три–Глаза, жалели. Амия пыталась подойти к матери, но ее дяди раз за разом отталкивали ее.