— Сестра! — вскричала Антония и упала без чувств.
Это была действительно ее сестра; выстрел, прозвучавший на судне, убил ее. Шайка Жана Сбогара воздавала ей теперь последние почести.
XV
Души загубленных мной… Слышите ли вы взрыв пороховой башни над головами рожениц? Видите ли, как пламя охватывает колыбели младенцев? Это свадебный факел, это свадебная музыка!
Антония долгое время оставалась словно погруженной в сон; казалось, она не испытывает никаких волнений, и покой этот был так глубок и должен был, несомненно, уступить место такому смертельному отчаянию, что все боялись минуты ее пробуждения. Однако, когда Антония наконец пришла в себя, она не обнаружила никаких признаков отчаяния. Ее, пожалуй, лишь мучила какая-то неприятная мысль, какое-то назойливое воспоминание, которое она старалась отогнать прочь. Она с недоумением оглядывалась по сторонам, то и дело проводя рукой по лбу, словно пытаясь отдать себе отчет в тревожащих ее сомнениях.
— Я знаю, — сказала она наконец, — я знаю, где она. Сегодня вечером я найду ее.
Фитцер, самый молодой из разбойников, подошел к ней и спросил, как она себя чувствует. Она улыбнулась ему, как знакомому, — ведь это он говорил с ней накануне от имени Жана Сбогара.
— Я давно жду вас, — сказала она. — Мне хотелось бы знать, какой казни подвергаете вы любопытных, которые непрошеными проникают на ваши празднества. Я знаю одну девушку… но эту тайну я доверю вам, только если вы поклянетесь жизнью тех, кого любите больше всего на свете… обещайте мне никому об этом не рассказывать…
Юноша смотрел на нее со слезами на глазах — он понял, что разум ее помутился.
— Постой, — сказала она ему с выражением величайшего удивления, — да ведь это слезы! Я думала, что теперь уже не плачут. Не скрывай же от меня своих слез… А я вот уж не могу плакать при тебе. Но постой… я вспомнила… Я видела одного человека… Это было где-то, где меня не ждали… Человек этот тоже плакал. Это был ты, я думаю, — ведь лицо его было закрыто черным крепом, который мешал разглядеть его.
— Его лицо не знакомо мне так же, как и вам, — ответил Фитцер. — Среди нас мало таких, которые видели его без этой маски или не с поднятым забралом шлема. Одни лишь наши старые воины видели его в сражениях с открытым лицом; но он очень редко бывает в Дуино и с тех пор, как мы скитаемся по Венецианским провинциям, никогда не открывает лица. Это наш атаман.
— Где же он? — равнодушно спросила Антония. — Разве ему неизвестно, что я здесь?
— Он знает об этом, но не смеет предстать перед вами, опасаясь, что его присутствие встревожит вас и что вы сочтете его виновным в ошибке, благодаря которой вы стали его пленницей.
— Пленницей, говоришь ты! Антония свободнее, чем воздух! Еще этой ночью я была далеко отсюда, в чудесных рощах, и дышала там таким чистым воздухом! Никогда еще не видала я столько цветов! И сестра моя была со мной; но она захотела остаться там. Я часто бывала в тех краях, когда была моложе; но никогда не была я там с моей матерью. С тех пор моя жизнь так изменилась…
Антония опустила голову на руку и закрыла глаза. Лицо ее пылало темным румянцем; губы пересохли от жара. Она одновременно и смеялась и рыдала.
Судьба Антонии свершилась. На земле у нее не оставалось никого, кроме этого страшного, влюбленного в нее человека, который так таинственно предстал перед нею в Фарнедо и был самим Жаном Сбогаром. Любовь Жана Сбогара охраняла ее и была так заботлива и целомудренна, что это, наверно, удивило бы ее, если бы расстроенный рассудок позволил ей подумать о своем положении. Из хижин Сестианы привели молодых женщин, которые прислуживали ей и ухаживали за ней, из соседних городов были приглашены или привезены насильно знаменитые врачи, чтобы излечить ее недуг; священник, давнишний узник разбойников, тот самый, что служил погребальный молебен по г-же Альберти в подземелье, превращенном в часовню для этой Церковной службы, неотступно находился возле ее ложа, чтобы приносить ей утешения неба, когда у нее появлялись проблески сознания.