От последнего остался сын Уголен, единственная надежда рода Субейранов; попечение о нем взял на себя Лу-Папе.
Племянник жил в тени дядюшки, бывшего в то же время его крестным отцом. Ему только что пошел двадцать пятый год… Он был невысокого роста, худой, как коза, но широкоплечий и крепкого телосложения. Под шапкой кудрявых рыжих волос бросалась в глаза изогнутая линия сросшихся бровей, нависших над чуть скривившимся вправо и довольно внушительным носом, внимание от которого отвлекали, к счастью, скрывающие губы усы с загнутыми кверху кончиками; его желтые глаза с красными ресницами ни секунды не оставались в покое и постоянно вращались в орбитах, словно у дикого зверя, который боится быть застигнутым врасплох. К тому же временами от нервного тика у него вдруг судорожно начинали подергиваться скулы, и он трижды моргал: в деревне говорили, что он «мигает», как ранние звезды.
Воинскую повинность он отбывал в Антибе в полку альпийских стрелков, а когда вернулся домой, Лу-Папе, не желая делить дом с кем-либо, прикупил для него небольшую ферму под названием «Мас-де-Массакан» – по фамилии бывшего владельца.
Это было довольно длинное строение, стоящее чуть ли не на самом верху склона, за ним располагался густой черный сосновый бор, а напротив, по ту сторону глубокой и узкой ложбины, находилась деревня Бастид-Бланш.
Ниже по склону до дна ложбины на террасах располагались «поля»: это были полосы земли, удерживаемые низкими каменными стенками, сложенными сухой кладкой[8]. Тут и там можно было видеть оливы, подстриженные определенным образом – в виде кольца, нанизанного на ствол, – миндальные и абрикосовые деревья и полосы земли, засеянные пшеницей, кукурузой или отданные под помидоры.
К ферме вела извилистая каменистая дорога, которая потом терялась в ложбине Розмаринов, расположенной еще выше, в холмах. У фермы дорога расширялась и образовывала небольшую площадку, в глубине которой у колодца, под сенью большой смоковницы стоял дом. Перед дверью росла старая шелковица, чей огромный ствол со временем превратился в дуплистую трубу; она широко и свободно раскинула ветки с пышной листвой и давала обильную тень.
Даря ему этот дом в качестве аванса будущего наследства, Лу-Папе сказал Уголену:
– Когда я умру, переберешься в дом Субейранов, а пока приведи в порядок Массакан, будешь сдавать его в аренду крестьянам или оставишь кому-нибудь из своих детей…
Сам Уголен думал, что никогда не женится и родовой дом будет сдавать какому-нибудь господину из города, а сам останется доживать свой век в домике в холмах, где сможет преспокойно сам с собой разговаривать и, запершись, пересчитывать свои денежки.
Отец оставил ему тридцать две золотые монеты в маленьком чугунке, который зарыл в кухне под ножкой кровати. Через каждые четыре или пять месяцев Уголен к этому сокровищу добавлял очередной золотой луидор: сперва он раскладывал все имеющиеся блестящие монеты на столе и пересчитывал их при желтом свете свечи, положив рядом с собой заряженное ружье. При этом он их гладил, проводил ими по щеке, а затем, перед тем как уложить обратно в чугунок, целовал каждую монету.
Время от времени Лу-Папе, который мечтал возродить угасающий род, предлагал ему в жены какую-нибудь из местных невест, которая была бы не прочь выйти замуж за земли Субейранов, добавив к ним свое приданое. Но Уголен неизбежно отвечал:
– У меня же нет мула, я беру твоего. У меня ни коз, ни кур, потому как после них остается голая земля. Я даже не ношу носков, мне от них щекотно. Так к чему мне жена?
– Ну, есть еще и чувства, – возражал Лу-Папе.
– Что до этого, – парировал чувствительный Уголен, – я почти каждую неделю спускаюсь в Обань, по пути на полчасика заглядываю в «Смоковницу» и прочищаю себе башку… Я подсчитал – это обходится мне франков в пятнадцать в месяц, и я могу выбирать, с кем… А вот жену пришлось бы кормить, одевать, она бы без умолку трещала, как сорока, и занимала бы все место в моей кровати. А посему поживем – увидим.
Лу-Папе не настаивал на своем. Но в один прекрасный день, придя в Массакан пообедать, он оглянул просторную кухню, покачал головой и изрек:
– Куренок, так больше нельзя. Этот дом – самый настоящий свинарник. Твое постельное белье ни на что не похоже. Рубашка – половая тряпка, а штаны до того драные, что ягодицы видны. Не женись, раз не хочешь, но без женщины-то тебе не обойтись. Я тебе подыщу.
В тот же самый вечер он вернулся вместе с Аделией, которая несла на плече новенькую соломенную метлу и скребок с длинной ручкой. Это была вдова лет сорока, белобрысая, неряшливо причесанная, с болтающейся грудью под синей короткой кофтой. У нее были большие коровьи глаза, толстые губы и на щеке родинка, откуда торчали две-три светлые волосинки.
8
Вся плодородная пахотная земля в этих местах расположена по склонам холмов, ее необходимо удерживать на месте, на террасах (по-провансальски