Отныне Жан-Жак трудился по восемь часов в день шесть дней в неделю «в скучном бюро, провонявшем дыханием и потом всей этой деревенщины, большей частью нечесаной и немытой». Он загрустил, и — дурной знак — чтение опять становится для него настоятельной потребностью. За рабочим столом он рисует цветочки и пейзажи.
Весной 1732 года Ане убедил мадам де Варан арендовать в предместье сад, чтобы засадить его растениями. Вместе с садом был арендован и маленький домик, кабачок, — там Жан-Жак время от времени находил себе убежище. Для развлечения они иногда музицировали; Матушка давала у себя любительские концерты: Жан-Жак дирижировал, а сама Матушка пела дуэтом то с одним, то с другим.
И тут произошел очередной вираж в его судьбе. Жан-Жак вообразил себя музыкантом и певцом, и работа с бумагами сделалась для него окончательно невыносимой. До такой степени, что позднее он вспоминал, что потратил на нее целых два года, хотя на самом деле — всего восемь месяцев: он уволился 7 июня 1732 года. Теперь у него были другие намерения — стать учителем музыки. Он убедил Матушку, что ему необходимо совершенствоваться в этом деле, и она согласилась нести соответствующие расходы. Итак, Жан-Жак отправился в Безансон, чтобы брать уроки у аббата Бланшара, преподавателя музыки при соборе. Этот аббат, как пояснял Жан-Жак в своем письме, обнаружил у него «чудесный талант». К сожалению, аббат вскоре покинул Безансон и уехал в Париж. Однако он обещал: если его ученик глубоко изучит композицию и подождет два года, то он ручается за то, что сможет упрочить его положение как музыканта. Пока же Жан-Жак должен был преподавать музыку в Шамбери.
Он был в восторге. «Я благоухаю розой и флёрдоранжем: мы поем, беседуем, смеемся, забавляемся». Его ученицы так грациозны — настоящий питомник райских птиц. Даже дочери буржуа милы — как, например, Перонна Лард, столь же глупенькая, сколь красивая, с которой он поет дуэтом: «Лукас, Лукас, горит мой дом». Музыкальное ремесло не приносит дохода, но устраивает его, особенно при отсутствии принуждения и строгого распорядка. Осенью или зимой 1732/33 года Жан-Жак заболел воспалением легких и воспользовался временем, которое потребовалось для выздоровления, чтобы разобрать «Трактат о гармонии» Рамо и кантаты Бернье и Клерамбо — мало-помалу он становился настоящим музыкантом.
Эта вполне мирная профессия привела, однако, к непредсказуемым последствиям. Опаснее, чем сами ученицы, были их маменьки. Одна из них, бакалейщица мадам Лард, посматривала на него с вожделением и при встрече всегда приветствовала его поцелуем — прямо в губы. Невинный Жан-Жак рассказал об этом Матушке — без всякой задней мысли.
Мадам де Варан нисколько не обманывалась насчет намерений пламенной бакалейщицы и пришла к выводу, что «пора считать его мужчиной». В один прекрасный день она привела его в свой домик и имела с ним серьезный разговор, из которого Жан-Жак заключил, что она предлагала себя на ту роль, на которую претендовала мадам Лард: во-первых, для того чтобы он не попал в плохие руки, а во-вторых — потому что было бы «несправедливо, если другая женщина займется обучением ее ученика». Она дала ему восемь дней на размышление, что все-таки было не очень романтично.
И что же: показался ли ему этот срок слишком долгим — с его-то «пылким и сладострастным темпераментом»? Ничуть. «Как случилось, что я ожидал наступления этого часа больше с тревогой, чем с удовольствием? Почему вместо предвкушения наслаждений я ощущал только страх и отвращение?.. Я слишком любил ее, чтобы вожделеть». Он любил ее, но не так, как должен был бы, по ее мнению. Посвящение в мужчины все-таки совершилось — без сомнения, в том же домике. «Был ли я счастлив? Я всё же испытал удовольствие. Но я не знаю, что за непреодолимая грусть отравила мне его. Я чувствовал себя так, словно виновен в кровосмесительстве».
Матушка превратилась для него просто в женщину, и это смещение понятий погрузило его в глубокую грусть. Именно поэтому ему понадобилось любой ценой оправдать поведение мадам де Варан. Ведь будучи новообращенной, она находилась под пристальным наблюдением общественности маленького городка, живущего сплетнями; повторно выйти замуж она не могла, так как церковь не признавала ее протестантского развода; не могла она и ответить на ухаживания мужчин из порядочного общества. Она вынуждена была держаться очень осторожно, чтобы на нее не пала даже тень подозрения. Такой человек, как Клод Ане, был менее всего на виду. Но в случае с Жан-Жаком — впала ли она в искушение перед еще неизведанным? Бедняга не знал, что об этом и думать. Конечно, софизмы, изрекавшиеся ее первым любовником, господином де Тавелем, успели развратить если не ее сердце, доброе от природы, то ее ум, убедив ее: «ничто так не привязывает мужчину, как обладание женщиной». То есть сексуальный акт не имеет значения сам по себе, но позволяет привязать к себе мужчин, которым отдаешься. Она поверила в это с тем большей легкостью, что, «имея невинное сердце и ледяной темперамент», сама не получала никакого удовольствия. Чтобы «причащение» было чистым, Матушка должна была быть фригидной, свободной от подозрения в сластолюбии. Но как все-таки понимать ее выбор — иногда «мало достойный ее»? Она была слишком добра и отдавалась «несчастненьким». А как насчет деления себя между двумя? Ведь Клод Ане обо всем знал. И Жан-Жак возводит в ранг возвышенного союза промискуитет[11]: «Сколько раз она умиляла наши души и заставляла нас обмениваться поцелуями со слезами, говоря, что мы оба необходимы ей, чтобы быть счастливой. И пусть женщины, которые прочтут это, не улыбаются лукаво. С ее холодным темпераментом такая потребность вовсе не была двусмысленной: это была исключительно потребность ее души. Так между нами тремя установилась общность, подобной которой, возможно, еще не было на земле». Короче говоря, грех, но грех возвышенный… Это был союз самовнушений.
Мадам де Варан мечтала создать в Шамбери Королевский ботанический сад и фармацевтический колледж, в котором Клод Ане мог бы стать официальным демонстратором. Но однажды утром, собирая высоко в горах альпийскую полынь, парень схватил плеврит, от которого и умер 13 марта 1734 года. Странная все-таки это была идея — собирать травы в начале марта в горах, покрытых снегом. Если верить Руссо, Клод как нельзя лучше воспринял то, что мадам Варан разделила свою благосклонность между ними двумя. Однако это весьма странно со стороны человека, который, по словам того же Руссо, был «бурным в своих страстях, и хотя никогда этого не показывал, но был пожираем ими изнутри». Годом ранее он уже глотал лауданум всего лишь из-за какой-то ссоры. Не было ли теперь это тоже самоубийством — на сей раз удавшимся?
Так Жан-Жак потерял своего «самого надежного друга» и испытал «самую живую и искреннюю печаль». Позднее, однако, он со стыдом признается, что это не помешало ему думать о том, что ему достанется красивый черный фрак покойного и, конечно, о том, что теперь он остался один возле Матушки. Но теперь, к несчастью, ему приходилось следить в одиночку за домом, а на это сил у него не хватало. Умница Клод вызывал уважение Матушки еще и своей деловитостью. Теперь, когда Малыш недовольно ворчал по поводу своей занятости, она только посмеивалась над ним. Впрочем, Матушка стала относиться к нему больше как любовница, чем как мать, и принялась баловать его: одежда, безделушки, часы, серебряная шпага, уроки танца и фехтования. Жизнь шла полным ходом!
Иногда Жан-Жака охватывал писательский зуд. Вот им записаны несколько мыслей о красноречии; вот эпизод из его пребывания в Париже — семейная ссора на улице Сен-Дени; отрывок о женском героизме, фрагмент рассуждения о природе Творца и свободе человека; начало большого очерка о важных событиях, скрытой причиной которых были женщины, — но после нескольких строк очерк заброшен… И ничего законченного. Но и ничего пустого — его ум начинал просыпаться…
Здоровье же тем временем уже начинало его беспокоить. Весной 1735 года он даже подозревал у себя чахотку. «Шпага протыкает ножны, — вспоминал он по этому случаю французскую поговорку. — Это как раз про меня. Я жил страстями, и страсти меня убивали». Какие страсти? Женщины, так как он «горел любовью, не имея ее предмета». Матушка оставалась для него Матушкой, а потому не могла утолить его желания. Невозможно дать этому более точное объяснение, чем сделал он сам: «У меня была нежная мать, дорогая подруга, но мне нужна была любовница. И я представлял ее себе на месте той, привычной. Я создавал себе тысячу ее образов, постоянно желая перемен. Когда я держал в объятиях Матушку и знал, что держу именно ее, мои объятия не были от этого менее крепкими, но мои чувства молчали. Я мог бы плакать от нежности, но наслаждения не испытывал».
11
Беспорядочные взаимоотношения между полами, которые, как считается, предшествовали установлению в человеческом обществе норм брака и семьи.