Но жить-то надо. Руссо возобновил знакомство с Дюпенами и в феврале 1745 года стал опять посещать курсы химии с Франкелем. В сентябре он стал поговаривать о возможности пожить на природе, а именно в Шенонсо — владении Дюпенов. Это устроилось как нельзя лучше: там как раз искали секретаря. Нужно было принимать решение: продолжать попытки пробиться к успеху или примириться с ничтожным положением писца?
Жан-Жак сделал последнюю попытку: Франкель использовал свои знакомства, чтобы «Музы» были все-таки приняты в Оперу. Но если опять случится провал… Во время генеральной репетиции его опус сопровождался аплодисментами, но теперь уже он сам отступил и забрал его. Рамо же потом скажет, что это произведение Руссо было отвергнуто Оперой.
Итак, решено: «Я оставил всякую, надежду на продвижение и славу». Он устал сражаться с ветряными мельницами. Ему скоро исполнится 34 года — пора подумать о материальной стороне жизни. Хотя труженица Тереза и обходится ему недорого, но за ней хвостом тянется прожорливое семейство, которое обирает ее, обгладывая чуть ли не до косточек, а это сказывается и на Руссо. Богатые же, но экономные Дюпены предлагают ему все-таки восемь-девять сотен франков в год. В общем, выпутываться из этого положения приходится только ему: кормить всю ораву, платить за жилье на улице Сен-Жак, где он ужинает по вечерам, оплачивать чердачную комнату на улице Нев-де-Пти-Шан поблизости от улицы Платриер, где проживают Дюпены.
Жан-Жак брался помогать всем. К примеру, Франкёль мечтал об Академии наук, но для этого надо было опубликовать хотя бы одну книгу. Они вместе взялись «марать бумагу». В результате получилась огромная рукопись под названием «Химические обозначения» — неплохая компиляция из трудов известных химиков. Но если она будет опубликована, то, конечно, под фамилией Франкёль…
С мадам Дюпен была немного другая история. Она писала небольшие очерки о дружбе, образовании, счастье, метафизике и, будучи феминисткой, мечтала написать большую книгу, посвященную прекрасному полу. Жан-Жак писал под ее диктовку или подбирал необходимый справочный материал. Литераторше могло понадобиться всё что угодно: хронология правления французских королей, история древних римлян или византийских императоров, труды по правоведению — в целом получились 2800 листов, исписанных его рукой, с выдержками из более чем сотни различных произведений. Это, конечно, не творчество, но труд всё же небесполезный: благодаря ему Руссо пополнил и углубил свои знания по истории, этнографии и политологии.
Осенью он сменил обстановку: отправился вместе с Дюпенами в Шенонсо. Там они занимались музыкой, он писал красивые трио и стихи, как например «Аллея Сильвии», в которых воспевались мудрость, отказ от соблазнов мира и добродетель. В декабре 1746 года, вернувшись в Париж, он узнал малоприятную новость: Тереза была беременна.
Обременять себя ребенком? В совершенном затруднении он вспомнил о разговорах, которые часто велись за табльдотом мадам Ла Сель: там более всех приветствовались те, кто усердно трудился над пополнением детских приютов. Тереза плакала, но Жан-Жак не имел ни средств, ни желания становиться отцом семейства. Решение принято: сразу после рождения ребенок будет отдан в приют. На карточке в пеленках был указан номер, дубликат которого отец сохранил. Ни сомнений, ни угрызений совести — он принял это решение, как говорится, «с ходу». Затем оно вошло в привычку: второй ребенок родился в 1748 году, третий — весной 1751-го, еще двое — то ли в 1751-м, то ли в 1752-м. С ними поступили так же, с той только разницей, что к свертку с ребенком уже не прилагались знаки родительской благодарности.
Обычно даже те, кому ничего не известно о жизни Руссо, знают именно эти факты его биографии. Они настолько шокирующи, что его поклонники, чтобы хоть как-то оправдать его, придумывают разные истории. Даже когда выйдет в свет его «Исповедь», они станут уверять, что это — чистейшая его выдумка. Одни утверждали, что Жан-Жак, страдая болезнью мочеполовой системы, был то ли импотентом, то ли бесплодным, но этими «якобы рождениями» детей желал «соблюсти лицо». Да нет же, возражали другие: Тереза действительно родила пятерых детей, но все они были не от Руссо. Или еще вариант: чтобы удержать его и привязать к себе, Тереза пять раз подряд вводила его в заблуждение, утверждая, что беременна, а затем якобы сдавала младенцев в приют. И вообще, Жан-Жак был транссексуалом… Или это он вообще нарочно про себя выдумал. Для чего? Чтобы убедить всех в абсолютной искренности своей «Исповеди»: ведь лучший способ для этого — «признаться» в какой-нибудь страшной вине и удостоверить таким образом, что всё остальное — тоже правда. Все эти измышления рождались из желания как-то «увязать» личность Руссо с его «добродетельным» творчеством. Но ведь и его современники упоминали об этих детях, и сам Руссо неоднократно признавался в этом, даже в своих «Прогулках». И разве не писал он Терезе в августе 1769 года: «Мы должны оплакивать и искупать свои ошибки…»?
Кем же он был? Чудовищем? Учитывая реальности того времени, не так просто ответить на этот вопрос. Число младенцев, сданных в приюты, с конца XVII века не переставало расти. Вот красноречивые цифры: только с 1740-го по 1759-й было брошено 99 500 детей, то есть в среднем 5237 в год, или 14 в день, включая воскресенья и праздничные дни. Эти цифры не извиняют Руссо, но заставляют задуматься: он имел основания говорить, что действовал так, как было тогда принято. А какая была смертность! Около 70 процентов детей не доживали до года. Те, кому удавалось выжить, становились рабочими, солдатами, крестьянами. Все эти цифры Руссо знал. Неувязка здесь, с точки зрения потомства, лишь в том, что он-то не был «как все», что он потом позволит себе морализировать, давать советы по воспитанию детей, напишет своего «Эмиля, или О воспитании».. Всё это верно, но в 1750 году он еще не был тем, кого в года Революции сбудут называть «бессмертным автором «Общественного договора», Откуда у него могло появиться чувство ответственности, если вспомнить его жизнь с самых ранних лет? И ведь ему надо было содержать целое семейство, а он был тогда всего лишь секретарем, наемным работником, который едва зарабатывал себе на жизнь и которого могли в любой момент уволить. Тогда, зимой 1746/47 года, он был всего лишь неудачником, «бумагомарателем» без всякого будущего; он понимал: чтобы добиться чего-нибудь в жизни, нельзя сейчас отягощать себя ничем. В будущем он сам будет проливать «кровавые слезы» над своей виной. Но в 1746 году до этого было еще далеко.
Осень 1747 года Руссо опять провел в Шенонсо: он по-прежнему много переписывал, но еще и организовывал развлечения для благородного общества. Он набросал несколько живых сценок под названием «Арлекин, влюбленный поневоле» — в духе театра де ла Фуар, или итальянского театра. Он пока не нашел своего стиля и потому старался угодить обществу в соответствии с модой того времени — быть любезным, остроумным, этаким «парижанином».
Время шло. Руссо еще раз сменил жилье — обосновался в отеле Сент-Эспри на улице Платриер; он продолжал подкармливать семейство Левассер и беспокоился о Матушке, дела которой шли всё хуже и хуже. Жан-Жак помогал ей как мог: после смерти отца в мае 1747 года он получил немного денег и часть из них отослал ей. Одержимая манией всяких сомнительных предприятий, Матушка зачастую бросалась в сложные финансовые предприятия — иногда на грани махинаций. Мало-помалу она скатывалась всё ниже и ниже: из зажиточности — в скудость, из скудости — в нищету.