Руссо вернется к некоторым вопросам, затронутым в ходе той «музыкальной ссоры», в своем «Рассуждении о происхождении языков», которое будет издано только после его смерти. Вначале, утверждал он, слово не отличалось от пения и выражало чувства — отсюда и приоритет мелодии. Человеческий голос был затем заменен инструментами; гармония и прочая «условная красота» были порождены упадком языка и удалением от природы; природная выразительность была задушена социальным порядком. Эти размышления о языке и музыке были, таким образом, логическим продолжением его обличений моральной деградации общества в «Рассуждении о науках и искусствах». Они предшествовали его мыслям о причинах возникновения рабства, которые он выскажет в «Рассуждении о происхождении и основах неравенства среди людей».
Судьба, так долго бывшая ему мачехой, вновь улыбнулась Руссо. В ноябре 1753 года «Меркюр де Франс» дала объявление еще об одном конкурсе, организованном всё той же Дижонской академией, на тему «Каков источник неравенства среди людей и объяснимо ли оно природным законом?». Руссо сразу понял, что в этом вопросе заложена великая, фундаментальная проблема, и засел за работу: «О человек, откуда бы ты ни был родом, каковы бы ни были твои убеждения, слушай! — Вот твоя история…»
Если мы хотим вскрыть причины неравенства, рассуждал он, не следует ли сначала понять, каким должно было быть первоначальное человеческое существо — до возникновения общественных условностей? Классическая социология полагает, что реконструкция первоначального человека и попытка получить верное представление о его природе — задача неблагодарная, так как это его состояние «не существует более, возможно, никогда не существовало и, вероятно, более не будет существовать». Это первоначальное состояние Руссо реконструирует по своим предположениям — не как реальную доисторическую эпоху, а как рабочую гипотезу, как «нулевой уровень», от которого можно вести отсчет произошедших изменений.
Этот предполагаемый человек давних времен — животное, похожее на других животных: он ест, пьет, спит. Естественный отбор делает его сильным, ловким, он не знает болезней и даже не осознает собственного существования. Это существо имеет обостренные чувства, но не мыслит. Таким образом, Руссо вступал в противоречие с теми, кто приписывал первоначальному человеку высший, вполне сформированный разум. Одно из его утверждений возмутило современников. «Состояние размышления, — писал он, — это уже состояние почти противоестественное, а человек, который размышляет, — это животное извращенное». Извращенное? Вернее, он имел в виду «противоестественное», то есть порвавшее со своим природным состоянием, которое не предполагало способности думать.
Итак, животное… но все-таки немного особенное. Животное, ведомое только своим инстинктом, обречено бесконечно повторять одни и те же действия, определяемые законом своего вида. Человеческое же животное свободно — оно способно выбирать и изменяться, приспосабливаться. Оно также способно к совершенствованию, то есть способно приобретать качества — которыми оно ранее не обладало, и потому способно допускать ошибки, от которых «простое» животное защищено своим безошибочным инстинктом. Человек, следовательно, способен развиваться, но это развитие слишком долгое, растянутое на тысячелетия! А даже если бы человек и придумал что-нибудь — как мог бы он передать свои. знания другим, если у него нет языка, если он бродит одинокий по лесам и саваннам? Если инстинкт и толкает его на совокупление со встречной самкой — он покидает ее, как только утолит свою похоть; самка тоже покинет своих едва отнятых от груди малышей. Таким образом, семья не является первым естественным коллективом, как об этом говорит Локк, так как первоначальный человек не имел социального инстинкта. Добр он или зол? Зол, утверждал Томас Гоббс. Он в постоянной вражде с себе подобными, и до такой степени, что вынужден был изобрести социальный порядок, чтобы сохраниться от полного самоуничтожения. Это ошибка, возражал Руссо: «Человек по своей природе добр».
Впрочем, эта доброта не является добродетелью, которая предполагает соотнесенность с моралью, то есть имеет социальный характер. Человек добр, то есть он существо мирное, неагрессивное. Ему свойственны только два чувства, предшествовавшие развитию разума: любовь к себе, иначе говоря инстинкт самосохранения, который его защищает, а также жалость, иначе говоря врожденное отвращение к страданию, которое способствует выживанию человека как вида. Но, соответственно, человек лишен страстей, ему незнакомо чувство предпочтения — «любая женщина хороша, для него»; он не подозревает о существовании тщеславия или чувства собственности. В таком его состоянии понятие неравенства лишено смысла, потому что одинокий и «экономически самостоятельный» человек зависит только от себя самого.
Такое первоначальное состояние человека стало, однако, меняться, так как человеческое животное, являясь по природе своей одиночкой, всё же не является несоциальным — при условии, что обстоятельства способствуют развитию в нем этого потенциального качества. Чтобы победить в конкуренции с животными, защититься от них, он стал использовать камни и палки — первые дополнительные приспособления. Человеческий вид прирастал численно, выживать становилось труднее, и поскольку человек способен к совершенствованию, он изобрел рыболовный крючок, лук и стрелы; он научился бороться с холодом, покрывая себя шкурами животных; поддерживая упавший с неба огонь, научился варить мясо. Когда в его поведении появились новые черты, то зачатки мышления дали ему возможность отметить существование рядом с ним подобных ему существ, подсказали выгоду коротких свободных объединений с ними на время охоты: собравшись вместе, несколько человек легче добывали дичь. Эти кратковременные случайные объединения способствовали изобретению простейшего языка, состоявшего из жестов, криков, подражательных звуков.
Незаметно эти изменения вызвали к жизни и другие. В пещерах, в грубых лачугах из глины и веток начинают создаваться первые семьи, и образ жизни меняется: женщина, как более слабая, сидит дома, а самец добывает пивцу. Внутри этих малых групп начинает развиваться язык, а затем — и между группами, схожими между собой общностью нравов и характера; Человек делается уже не таким, каким был от природы: он приобретает относительные качества, так как претендует на то, чтобы быть признанным другими; он открывает для себя необходимость «казаться».. Это состояние «рождения общества» было. счастливой эпохой, «настоящей молодостью мира», когда подспудная социальность выходит наружу, не посягая пока еще на свободу личности. «Весь дальнейший прогресс представлял собой движение к совершенствованию индивида, но и настолько же — к деградации всего вида».
Наступило время, когда человек решил, что было бы полезно иметь продукты «про запас». Так исчезло прежнее равенство и родилось чувство собственности. Еще хуже стало с появлением металлургии и земледелия. С разделением обязанностей «экономика производства» заменяет прежнюю «экономику выживания»; собственность на продукцию земли постепенно переносится на саму землю. Ценность индивида переносится с того, что он есть сам, на то, что он имеет. Передача собственности по наследству привела наконец к тому, что самые слабые или самые непредусмотрительные оказались лишены того, что когда-то было общим достоянием. И тогда «народившееся общество пришло в самое страшное состояние — состояние войны», войны бедных против богатых, обездоленных — против преуспевающих. Поскольку богатым было что терять, именно у них зародилась идея общества, основанного на определенном общественном порядке, на несправедливом договоре, узаконивавшем существующий порядок владения собственностью. Во имя сохранения мира в обществе экономическая узурпация перерастает во власть политическую: сословие одураченных признает за сильными право грабить и тем поощряет создание государства. Всё остальное — лишь неизбежное следствие. Сначала выборные органы, предоставленные самым богатым или старейшим. По мере привыкания масс к состоянию несвободы власть имущие доказывают необходимость более прочной власти — и выборные должности становятся наследственными. Возможность карьеры превращается в привилегию избранных — дворянства, режима абсолютизма; так неравенство, несвойственное человеку от природы, становится всемирным законом.