Близилось решающее испытание. «Письмо Кристофу де Бомону» было опубликовано в феврале 1763 года и довело до последнего градуса кипения гнев высших кругов. Мульту наивно воображал Жан-Жака уже оправданным и полагал, что его с почестями приняли в Женеве. Увы, отвечал ему Руссо 2 апреля: «Я вернее, чем вы, предвижу эффект этого письма». Он оплакивал тогда еще и отъезд милорда Маршала, которого называл отцом: тот отправлялся в Берлин, чтобы потом вернуться в Шотландию. Милорд беспокоился о возможных последствиях для Руссо и постарался защитить его, как мог, — выдал ему «аттестат о гражданстве», который официально делал Руссо гражданином Нешателя, так что теперь его не могли отсюда изгнать.
Жан-Жак оказался прав: его ответное послание ничего не изменило в его положении. 27 апреля французский представитель в Женеве сообщил несговорчивому философу, что его правительство неблагосклонно восприняло «Письмо» Руссо, усмотрев в нем агрессию против видного иерарха католический церкви, вновь официально признанной в Женеве. 29-го числа Малый совет запретил печатание книги. Никто не возразил против такого вмешательства в издательские дела. Чаша терпения Жан-Жака переполнилась. 12 мая 1763 года он написал синдику: «Прошу вас заявить от моего имени этому Высочайшему Совету, что я навсегда отказываюсь от звания буржуа и гражданина города Женевы и Женевской республики». Руссо нанес Женеве оскорбление на глазах у всей Европы. 19 мая Малый совет вынес соответствующее решение без всяких комментариев.
Расстроенные друзья Руссо обвиняли себя в том, что их бездействие привело его в такое безвыходное положение. Однако дело на этом не закончилось. 18 мая коммерсант Марк Шапюи бросил Жан-Жаку обвинение: он не имел права отрекаться от родины, тем более что все порядочные граждане в душе поддерживают его. 25 мая Делюк поддал жару: этих порядочных граждан, объяснял он Жан-Жаку, надо только немного подтолкнуть; письмо Шапюи — это шанс, который надо использовать… 26-го числа Жан-Жак ответил Шапюи. Я десять месяцев ждал от Вас, писал он, хоть какого-нибудь действия. Разве буржуазия не имеет права заявлять свои ходатайства, если она считает, что имеют место нарушения закона? «Что сделала она почти за целый год?.. Я Вам доверил свою честь, почтенный женевец, и был спокоен на этот счет, но Вы так плохо хранили это достояние, что я был вынужден у Вас его забрать».
Когда это письмо было опубликовано, «патриции» назвали его «ядом подстрекательства к мятежу». 18 июня депутация из четырех десятков граждан Женевы вручила ходатайство магистратам — это был протест против нарушений законных процедур в деле Руссо. Во-первых, в соответствии с церковными предписаниями Руссо должен был предстать перед Консисторией. Кроме того, «Общественный договор» не призывает к свержению правительств, а сама книга, напечатанная за границей, не находится в юрисдикции Женевы. Наконец, если оба произведения и носят имя Руссо, его авторство не было установлено официально. Малый совет сухо отказался от принятия этого ходатайства. Мульту, опасаясь упорства Делюка и даже возможного гражданского противостояния, умолял Руссо снять с себя ответственность за происходящее. Поколебленный философ 7 июля обратился к Делюку с просьбой, чтобы подобные ходатайства более не возобновлялись. «Искреннее осуждение этого дела наиболее здоровой частью государства», сказал он, отомстило за все причиненные ему несправедливости. Но для успокоения разгоряченных умов время было упущено.
В июле и августе Жан-Жак снова страдал от приступа своей болезни — и до такой степени, что даже подумывал о самоубийстве. К тому же обстановка в Мотье стала не той, что была прежде. В деревне стали с меньшим уважением относиться к человеку, о котором пошли слухи, что он не верит в Бога, который одевается, как колдун, живет с «гувернанткой», а на самом деле сожительницей, и скомпрометировал себя дружбой с так называемым бароном Соттерном. Эти пересуды настолько выводили из себя Руссо, что он даже писал мадам Буа де Ла Тур, что считает Мотье «самым скверным и злоязычным местом из всех, где ему приходилось жить».
Подвергался он и нападкам извне. Летом 1763 года Вольтер, развлечения ради, приписал Жан-Жаку «Катехизис честного человека» — переделанное им самим и на свой манер «Исповедание веры» Руссо. Пастор Якоб Верн выдавал себя за друга Руссо, но публиковал «Письма о христианстве Ж.-Ж. Руссо» с целью защиты официального богословия.
В Женеве положение всё более осложнялось. 8 августа имела место вторая депутация, на сей раз из полутора сотен человек, — ее постигла судьба первой. Это была тактическая ошибка со стороны правительства. 20 августа депутация состояла уже из семи сотен человек и была более настойчивой: поскольку есть разногласия по поводу применения законов, утверждали депутаты, то они должны быть разрешены Генеральным советом, так как «только законодательная власть может выносить такие решения». 31-го числа Малый совет соизволил дать более развернутый ответ, но на уступки не пошел. Стало ясно: Малый совет является единственным хозяином в республике, а значит, и единственным судьей. Начались бесконечные дискуссии о толковании законодательных текстов, и никто из буржуа, конечно, не мог тягаться в этом с правительственными юристами.
29 сентября новыми представителями было заявлено, что если Малый совет обладает запретительным правом, то право ходатайства становится чистой иллюзией. Уверенный в своей силе Малый совет ответил 14 октября, что его позиция остается неизменной. Дело в том, что генеральный прокурор Троншен опубликовал к тому времени свои «Письма с равнины», которые сам Руссо назвал «подлинным памятником редких талантов его автора». Солидно аргументированные специалистом, они подтверждали позицию Малого совета и в частности — знаменитое запретительное право, необходимое для погашения развивающихся конфликтов. Депутаты поняли, что есть только один человек, который может совладать с Троншеном, и 30 октября Делюк уговорил Руссо взяться за это дело. Некоторое время Руссо колебался, но затем принял вызов. С конца октября 1763 года по конец мая 1764-го он работал в строгой тайне, чтобы внезапно вторгнуться своим опусом в схватку, которая должна была развернуться перед выборами в январе 1765 года.
Троншен назвал свой труд «Письмами с равнины». Руссо свой — «Письмами с горы». Он не уступил своих позиций ни в чем. Первые пять писем утверждали, что только Консистория компетентна в вопросах веры и игнорирование ее Малым советом является незаконным. Шестое письмо отстаивало «Общественный договор», несправедливо обвиненный в анархизме. Три последних письма защищали законно избранных представителей, клеймили использование запретительного права и показывали, как исполнительная власть в течение двух веков постепенно узурпировала прерогативы законодательной власти.
В отношении собственной веры Руссо не делал ни малейшей уступки, обличая «слепой фанатизм». Возвращаясь к вопросу о чудесах, он отмечал, что сам Христос никогда не совершал их для того, чтобы доказать истинность своей миссии. «Уберите чудеса из Евангелия — и вся земля будет у ног Иисуса Христа, — писал он. — …Это «христиане по привычке» верят в Христа из-за чудес; я же верю в него и без чудес».
Столь же резок был Руссо и в отношении политики. Откройте свои глаза, говорил он согражданам: если вы не имеете права делать заявления; если Генеральный совет, законодательная власть, является лишь тенью своей власти; если запретительное право становится правилом — тогда у вас не осталось никакой свободы перед лицом «двадцати пяти тиранов». И он подробно разбирал механизм олигархии, которая лишила общество свободы.
Ему нелегко было проделать такую работу, так как он более чем когда-либо был обременен визитерами и корреспонденцией и с трудом урывал время для пешей прогулки с тем или иным посетителем. Письма приходили отовсюду, целыми тюками, от разных почитателей — насколько восторженных, настолько же и утомительных. Это относилось к тем только, кому он хотя бы коротко отвечал. «Мне сейчас нужно ответить на 53 письма, — вздыхал Руссо в августе 1764 года, — не считая того, что мне заказывают мемуары, как сапожнику заказывают башмаки». Одни превозносили его в самых высокопарных выражениях: этот прочел его «божественные сочинения», другой объявлял себя недостойным его, третий восклицал: «О Руссо! Мой достойный друг! Мой нежный отец!» Для других он — наставник их совести. Были и такие, как Сегье де Сен-Бриссон, военный, который заявлял, что хочет всё бросить, стать столяром, как Эмиль, и путешествовать пешком.