По поводу откровенной клеветы достаточно было просто сказать правду: у него никогда не было венерических болезней, и мать Терезы была жива. Но как быть с остальным? «Я никогда не выставлял и не заставлял выставлять ребенка к дверям приюта, ни куда-либо еще». Жан-Жак лгал, однако если рассматривать это высказывание буквально — он сказал правду. Он действительно не выставлял детей — но только в прямом смысле этого слова. Конечно, это попахивало иезуитством, особенно в устах человека, девизом которого была жизнь по правде — «Vitam impendere vero». Но в тот момент он оправдывался, как мог.
Вольтер на этом не успокоился. 27 декабря, почувствовав неуверенность Малого совета, он направил в его адрес тайное послание, в котором подсказывал линию поведения правительству. Не стесняясь урезать и подгонять фразы из текста, он составил на основе «Писем с горы» список высказываний Руссо, которые можно было расценить как богохульные. Он подстрекал Малый совет к жесткому преследованию «безбожного бунтовщика», требовал положить конец «дерзости предателя»: если вы хотите заткнуть рты всем этим буржуа — раздавите Руссо.
Последствия оказались печальными. На выборах 6 января 1765 года кандидатуры Малого совета прошли, но с таким малым преимуществом, что правительство. почувствовало опасность. И тогда оно пошло на риск: если граждане и буржуа не выказывают им доверия, то магистраты подают в отставку «всем блоком», оставив государство «без руля и ветрил».
Эта тактика вызвала раскол в рядах оппозиции. Кем заменить магистратов? Традиционалистски настроенные буржуа хотели реформ, но не хотели революции. Растерявшись, они предпочли компромисс: 1100 граждан пришли засвидетельствовать магистратам свое доверие, но при этом поддержали и свои ходатайства. Руссо понял, что на большее они не решатся. И ради этих людей он себя скомпрометировал!.. Он оказался прав. Почувствовав нерешительность своих противников, Малый совет опубликовал 12 февраля декларацию. «Искренний порыв граждан» был, конечно, принят ими во внимание, но ходатайства при этом совершенно игнорировались — зато торжественно бичевались «Письма с горы» Руссо. Волнения утихли не сразу, и Малый совет был вынужден в январе 1766 года обратиться за помощью к государствам-гарантам для восстановления порядка в своем неуправляемом государстве. Но «дело Руссо» более не рассматривалось: никто не выразил протеста против него.
Это долгое бесплодное сражение истощило силы философа. 24 февраля он окончательно объявил сыну старого Делюка: «Я не хочу более ничего слышать о Женеве и о том, что в ней происходит. На этом наша переписка заканчивается. Я всегда буду любить Вас, но писать Вам больше не буду».
И СНОВА БЕЖАТЬ
Книги, памфлеты, пасквили хлынули потоком в первые месяцы 1765 года, но «Письма с горы» наделали шума только в Женеве. Аббат де Мабли называл Руссо опасным подстрекателем; Гримм называл «Письма» шедевром «бессмыслицы, неверия, безумия и жестокости»; Дэвид Юм, тогдашний первый секретарь посольства Англии в Париже, осуждал «бунтарские намерения» Руссо, который якобы пытался развязать гражданскую войну в мирном государстве.
21 января «Письма» были сожжены в Гааге, 23-го запрещены в Берне, а 19 марта опять-таки сожжены, уже в Париже. Руссо задумался о том, чтобы покинуть Мотье. Можно было отправиться в Англию или лучше — в Италию, чей мягкий климат подходил ему больше. Он еще пребывал в нерешительности, но вскоре его вынудили принять решение.
Противники Руссо не отказались от стремления вовлечь и Монмоллена в «доброе дело», а почтенная компания пасторов Нешателя пребывала в волнении и требовала запрета на продажу «Писем», а также отказа от издательского проекта Фоша. Государственный совет, впрочем, не имел единого мнения по «делу Руссо», так как в нем заседали несколько его друзей — они хотя и были в меньшинстве, но обратились даже с петицией к Фридриху II.
Жан-Жак предчувствовал: дело обернется плохо. Конечно, его нельзя выдворить, потому что он пользуется покровительством короля и обладает «удостоверением гражданства». Но можно расправиться с ним и иначе — достаточно отлучить его от церкви. У Руссо случались и приступы ярости: «Пусть только ваши идиоты церковники заявятся ко мне с их отлучением, и я обещаю, что заткну им его. обратно в глотки, так что оно надолго отобьет у них охоту кудахтать». Он то загорался решимостью, то впадал в отчаяние.
8 марта 1765 года Жан-Жака посетил Монмоллен, понимавший, что тогда, в 1762 году, он слишком легко отнесся к заявлениям Руссо в связи с его обращением. Приближалось время очередного причастия — так не лучше ли было бы для всех, чтобы Руссо воздержался… Руссо наотрез отказался. Он хотел полной ясности в своем положении: быть, как он говорил, «внутри или снаружи, в мире или в войне, овцой или волком». На худой конец, он мог пообещать ничего более не писать по религиозным вопросам. Почтенная компания пасторов собралась 12 и 13 марта и сочла это обещание Руссо недостаточным: либо полный отказ от своих прежних воззрений, либо отлучение от церкви. Ему назначено было явиться «на суд» 29 марта. Теперь уже сам Монмоллен пытался добиться отлучения и дошел до того, что присвоил себе два голоса и заставил голосовать и своего дьякона. Но собрание так ничего и не решило, причем четверо из шести старейшин даже заявили протест Государственному совету. Сверх того, хотя Фридрих II и согласился на запрет издания, предполагавшегося Фошем, но воспротивился нападкам. «Письма с горы» и любым мерам, направленным против автора. Наступила передышка.
Куда же отправиться? Англия далеко. Савойя времен его молодости устроила бы его, но милорд Маршал сообщил ему, что в Турине на Руссо поглядывают косо. Вена? Тоже нет: герцог Вюртембергский говорил, что церковники имеют там большую силу. Барон де Монфокон был готов принять его — но при условии, что парламент Тулузы (тот самый, что осудил Каласа) будет согласен. Итак, оставались Пруссия, Венеция или Корсика.
Наступили теплые дни, и Руссо решил отложить на время свои заботы. Он вновь пустился в «ботанические путешествия», ощутив под ласковым солнцем прилив сил; Улегшись на траву на природе и раскрыв толстый том Линнея, он изучал цветы и растения. Купил книги, микроскоп, краски для раскрашивания иллюстраций. Ботаника утешала его «сердце, сжатое тоской», приближала к природе и ее Творцу.
В феврале 1765 года корсиканец Буттафоко вернул Руссо к поставленной прежде проблеме. Он послал философу бумаги, в которых развивал собственные идеи — в частности, о восстановлении привилегий аристократии. Жан-Жак выразил ему свое недовольство: «Из того немногого, что я прочел в Ваших заметках, я понял, что мои идеи разительно отличаются от тех, что бытуют в Вашем народе. План, который я мог бы Вам предложить, будет иметь много недовольных, и, возможно, в первую очередь — Вас самого». И все же Руссо разработал «Проект конституции для Корсики», но ни Буттафоко, ни Паоли никогда о нем не узнали.
Принципы, на которых была основана эта конституция, представляли собой применение к корсиканской действительности всё того же «Общественного договора». Корсика, писал Руссо, должна прежде всего позаботиться о сохранении своей независимости. Она должна ограничить торговый обмен и оборот денег в пользу развития собственного сельского хозяйства, которое является не столько способом производства, сколько образом жизни демократической республики. В ней не должно быть аристократии, и даже приобретенные заслугами звания не должны передаваться по наследству. Важнее всего — укрепить гражданский дух, воспитать глубокое чувство родины. Нужно быть старше двадцати лет и женатым, чтобы получить звание патриота; иметь двоих детей и надел земли — чтобы иметь звание гражданина. Насколько возможно, обмен должен быть натуральным, а законами против роскоши будут запрещены излишества и искусства для развлечения. Природные ресурсы — соляные шахты, медные и железные рудники — будут разрабатываться только в районах, наименее пригодных для земледелия. Частная собственность будет ограничена законом, а государственные земли будут обрабатываться назначенными для этого бригадами.