Руссо изучил нужные документы и принимал во внимание конкретную действительность острова, его сельские традиции и бедность жителей. Он понимал, что «искусство управления — это умение применяться ко времени, месту и обстоятельствам». Он верил в необходимость, прежде всего, развития ментальности народа, которая только и может обеспечить жизнеспособность политических и экономических условий; способность к коллективному существованию предполагает преобразование изолированного индивида в гражданина общества. Все это, конечно, не имело никаких шансов прийтись по вкусу господину Буттафоко. Руссо все же подумывал о том, чтобы перебраться на Корсику, но его предупредили, что там у него не будет никаких бытовых условий и он должен будет везти туда всё, вплоть до кухонной утвари. Что до его «Проекта конституции», то проект этот вскоре потерял всякий смысл: в 1768 году по Версальскому договору Корсика отошла во владение Франции — как раз вовремя, чтобы родившийся там некто Наполеон Бонапарт мог считаться французом.
Между тем в Мотье атмосфера сгущалась. Монмоллен усиленно обрабатывал умы местных жителей, обличая с кафедры своего неисправимого прихожанина. Чтобы произвести впечатление на неискушенные души, он дошел до заявлений, что Руссо — это сам антихрист во плоти и что он якобы утверждает в своих книгах, будто у женщин нет души.
Положение становилось опасным. Один из друзей Жан-Жака уверял, что он может обосноваться на острове Сен-Пьер. После того как в 1762 году ему было запрещено пребывание на территории Берна, официальное разрешение не могло, конечно, быть получено, но местные власти готовы были закрыть на это глаза. В конце августа ему доставил большое удовольствие визит мадам де Верделен, его соседки по Монморанси. Эта его приятельница провела в Мотье два-три дня. Как и мадам де Буффле или милорд Маршал, она полагала, что лучше всего Руссо будет в Англии. Как раз во время ее визита события стали ускоренно развиваться. Уже несколько недель встречные люди обругивали проходящего мимо них «безбожника»; случалось даже, камень пролетал и падал к его ногам. В воскресенье 1 сентября пастор Монмоллен в очередной раз метал громы и молнии: Господь ненавидит, утверждал он, того, кто приближается к Святому престолу, не будучи этого достоин. Этим он подлил, масла в огонь, и враждебные выпады усилились — мадам. де Верделен была тому свидетелем. Пропала скамейка, стоявшая перед домом Руссо; перед его дверью поставили две бороны с огромным еле держащимся камнем на них. В ночь с воскресенья на понедельник в его окна бросали камни. Во вторник 3-го числа ему довелось выслушать оскорбления от косцов, которые грозились застрелить его. Пятница 6-го (это был ярмарочный день в Мотье) стала решающим днем. Посреди ночи Руссо был разбужен градом камней, один из которых разбил окно в кухне и упал прямо у его кровати. Двери были разбиты, и галерея усеяна крупными булыжниками. От угроз явно переходили к настоящим покушениям, и перед его окнами был выставлен пост охраны. Расследование, само собой разумеется, не дало никаких результатов.
Надо было уезжать не откладывая, что Руссо и сделал 8 сентября. 10-го или 11-го он причалил к острову Сен-Пьер. Тереза оставалась в Мотье под охраной вооруженного стражника, а затем отправилась искать убежища у Дю Пейру.
И на этот раз Жан-Жаку подумалось, что он попал на землю обетованную. Сен-Пьер оказался приветливым островком посреди Бьенского озера — с его лугами и огородами, соснами, березами и виноградниками. Немного южнее находился еще один остров, поменьше, невозделанный и необитаемый, но покрытый чудесной мягкой травкой. Жан-Жак поселился в единственном здесь доме — у приемщика Энжеля; тот уступил ему просторную мансарду с паркетным полом, фаянсовой печью и кое-какой мебелью. Здесь Руссо нашел желанное уединение, так как народ появлялся на острове только на время сбора винограда. Здесь его навещали простые люди, которые раньше никогда о нем не слышали. Тереза присоединилась к нему в конце месяца.
Вставая вместе с солнцем, Жан-Жак вел именно такую жизнь, которая более всего была ему по душе. Прошептав молитву Творцу, он небрежно набрасывал несколько писем, открывал без особого интереса одну-другую книгу — и затем уходил в луга или в леса. Без спешки и без всякой системы он собирал травы — «жевал сено наугад», мечтая о большой коллекции, перепись которой он собирался произвести в своей «Flora petrinsularis» («Флоре острова Сен-Пьер»).
После обеда, используя теплые осенние дни, Жан-Жак садился в лодку и там, на водном просторе, отдавался свободному покачиванию волн. Он наслаждался счастьем просто жить, наблюдать движение облаков, без всяких раздумий и тревог, подчиняясь медленному ритму глубинных движений водной массы, созвучному движениям его души, — до полного блаженства, которое он опишет в «пятой» из своих «Прогулок». Его преследователи были далеко, и для него время растворялось в вечном настоящем без забот о будущем. Когда его пес Султан начинал лаять, Жан-Жак причаливал к маленькому соседнему островку, чтобы пес мог порезвиться там, пока он сам отдыхал, простершись на траве. Или же, если волнение на озере было слишком сильным, он любил посидеть на песчаном берегу, созерцая волны, подкатывавшиеся к его ногам, — они навевали ему образ вечной зыбкости нашего мира.
Жан-Жак любил уединяться, но при этом вовсе не дичился людей. Ему нравилось бывать в компании своих хозяев, случалось катать на лодке Терезу, жену приемщика и ее сестер. Однажды они торжественно выпустили на маленький остров несколько пар кроликов. По вечерам Жан-Жак ужинал с приемщиком и его домашними. Вот так хотелось бы, вспоминал он в своей «Исповеди», жить всегда. Если меня оставят в покое, записал он 1 октября, «я решил остаться на этом острове и закончить здесь свои дни и свои горести».
Но разве могли оставить в покое этого возмутителя спокойствия? 10 октября Секретный совет Берна потребовал от бальи Нидо издать приказ об изгнании Руссо. Жан-Жак, ссылался на приближение холодов, на свои болезни, просил, чтобы ему дали хотя бы две-три недели. Потом ему пришла в голову безумная идея. 20 октября он обратился к бальи — порядочному человеку, который старался выпросить для него отсрочку: он не знает, куда ему податься, а потому просит поместить его в заключение; он сам будет себя обеспечивать, ничего не будет писать, не будет сообщаться с внешним миром. Ему нужно будет лишь иметь несколько книг и возможность иногда совершать прогулку по саду. Это было предложение одновременно абсурдное и трагическое. 21 октября Берн дал ему пять дней на сборы и потребовал окончательно покинуть подвластную ему территорию.
Руссо попросил дю Пейру позаботиться о его бумагах, особенно о первой части «Исповеди», которую он начал писать еще в Мотье. Теперь он намерен был податься в Берлин, где собирался провести зиму рядом с милордом Маршалом, а потом отплыть в Англию. 25-го он покинул остров, снова не взяв Терезу с собой. Первая его остановка была в Бьенне, маленьком городке, подчиненном Балю. На следующий же день ему дали понять, что власти городка не имеют никакого желания из-за него навлечь на себя неудовольствие Берна. 30-го числа, больной и «со смертельной тоской в сердце», Руссо прибыл в Баль, а на следующий день отправился оттуда в Страсбург, куда и прибыл 2 ноября совершенно измученный и не будучи в состоянии двигаться дальше. Он не знал, как быть: ехать ли в Берлин, остановиться в Готе, присоединиться к Рэю в Амстердаме или сразу отправиться в Англию проездом через Париж?