После столь «блистательного» концерта ученики, естественно, не торопились выстраиваться к нему в очередь. Но Жан-Жак быстро утешился. Время от времени он отправлял письма мадемуазель Галле и мадемуазель де Граффенрид или бродил по городу: он был счастлив уже тем, что видел улицы, по которым когда-то ходила Матушка. В августе или сентябре он добрался до Верве — он вспомнит его пейзажи, когда будет писать «Новую Элоизу». Затем, в ноябре 1730 года, он прибыл в Нешатель. Преподавая музыку ученикам, которые понимали в ней еще меньше, чем он, Жан-Жак все-таки кое-чему научился и опять нашел себе учениц. Однако он был всё так же одинок и по воскресеньям гулял за городом, «вечно мечтая и вздыхая».
Однажды, в начале апреля 1731 года, в одном кабачке в Бодри, что километрах в пятнадцати от Нешателя, Жан-Жак заметил любопытного персонажа, щеголявшего в фиолетовой робе и меховом чепце и украшенного огромной бородой. Он с трудом пытался что-то сказать на каком-то ломаном языке. В конце концов они заговорили на итальянском и понравились друг другу. Путешественник представился: отец Атанасиус Паулус, греческий прелат и архимандрит ордена Святых Петра и Павла в Иерусалиме. Это был один из тех прохвостов, которые умеют внушить к себе доверие. Предложение он сделал заманчивое: почему бы Жан-Жаку не сопровождать его в качестве секретаря и переводчика в сборе пожертвований на восстановление Гроба Господня?
Соблазненный Жан-Жак предоставил своим ученицам самим изучать сольфеджио и отправился вслед за монахом. Поначалу всё шло неплохо. Так, во Фрибурге сенат внес свою малую лепту; в Берне, благодаря рвению секретаря, тоже были неплохие сборы.
Гораздо хуже пошли дела в Солере, когда «архимандрит» обратился за благотворительным взносом к французскому послу. Увы, господин де Бонак ранее был послом при Святом престоле и хорошо знал, как обстоят дела с Гробом Господним на самом деле. Ему не понадобилось и четверти часа, чтобы выставить обманщика вон. Секретарю оставалось только одно: броситься к ногам господина де Бона-ка, объявить себя жертвой так называемого «святого человека» и опять рассказать свою «жалобную историю». Жан-Жак сумел растрогать своей горькой судьбой супругу посла и отблагодарил ее, сочинив в ее честь фрагмент кантаты. Это произвело сильное впечатление: секретарь посла, устраивая его в комнате, где когда-то провел ночь поэт-изгнанник Жан-Батист Руссо[5], сказал даже, что только от него, Жан-Жака, зависит, чтобы когда-нибудь было сказано: здесь был «Руссо первый и Руссо второй».
Будущий «Руссо второй» провел там несколько дней и в начале мая вернулся в Нешатель. Здесь он обнаружил, что все его ученицы разбежались. Должно быть, дела его были совсем плохи, если ему пришлось обратиться к отцу: «Должен признаться Вам, что нахожусь в Нешателе в полной нищете, в чем виновата моя неосторожность… Если бы Вы по-настоящему понимали мое нынешнее положение, то возмущение сменилось бы в Вашей душе жалостью… Что я буду делать, если Вы мне откажете? В каком трудном положении я окажусь? Нужно ли, чтобы я очернил свое имя недостоинством — после многих лет безупречной жизни, несмотря на превратности неверной фортуны? Нет, мой дорогой отец, Вы этого не допустите».
Тон этого письма выдает полное его отчаяние. Одновременно он написал Эстер Жиро, чтобы прощупать почву у мадам де Варан: как она отнеслась к тому, что он бросил беспомощного Лемэтра, к его исчезновению из Анси, к его долгому бродяжничеству по протестантской стране? В этом письме уже проглядывают первые ростки его литературных амбиций. «Я много работал со времени моего отъезда», — пишет он Эстер и небрежно предлагает показать ей свои сочинения. Конечно, его литературный багаж пока еще совсем не велик. Кроме поэмы, написанной в Анси для Вентура, фрагмента кантаты для мадам де Бонак и «Письма Коршута императору Селиму» (фантазии на турецкую тему, навеянной одним из рассказов его «архимандрита»), он набросал еще буколическую пьесу и эпистолу[6], в которых просвечивают ассоциации с Ариосто[7] и отроческое увлечение романтическим чтением.
Призыв о помощи не остался без ответа: Жан-Жак получил из Анси от доброго епископа рекомендательную записку для господина де Бонака и снова направился по дороге в Солер, где его ждали несколько рекомендательных писем, сто франков на дорогу и обещание помочь найти местечко в Париже от некоего полковника Годара: он искал человека в услужение своему племяннику, который поступал на службу в армию. Узнав об этом, Жан-Жак тут же вообразил себя ни много ни мало маршалом Франции — несмотря на близорукость, которая могла быть помехой на полях сражений…
Париж открылся ему со стороны предместья Сен-Марсо и произвел жуткое впечатление: грязные улицы, заваленные отбросами, обшарпанные лачуги, возле которых носилась ребятня в лохмотьях, бродили старьевщики и горланили торговки овощами. Оказалось, что его рекомендовали людям, которым вовсе не было до него дела. Что же до полковника Годара, то Жан-Жак очень быстро понял, что тот искал для своего племянника слугу без жалованья. Прощайте, «мраморные дворцы и золото…». Он узнал также, что мадам де Варан опять уехала не то в Пьемонт, не то в Швейцарию или Савойю… Благодаря еще одной субсидии от великодушного Бонака он смог продолжить свой путь.
При мысли, что он сможет увидеть Матушку, Жан-Жак был по-настоящему счастлив; в дороге его воображение ожило, он опять был предоставлен только себе самому и своим грезам. Он даже сделал круг, чтобы повидать Форез и берега Линьона, где разворачивалось действие «Астреи»[8], но с сожалением обнаружил, что дивная «призрачная страна» из книги оглашается на самом деле грохотом кузнечных молотов и наковален.
В Лионе, в монастыре Шазо, подруга мадам де Варан посоветовала Жан-Жаку подождать от нее известий. Времени на долгое ожидание у него не было, так как он обнищал до такой степени, что вынужден был ночевать на скамейках под открытым небом. Впрочем, в нищете была своя прелесть: так, он провел восхитительную ночь под аркой террасы на берегу Соны, заснув под пение соловья. Но дни тянулись долго, а в жизни случается всякое — к примеру, ему дважды пришлось открещиваться от гомосексуальных поползновений. Один добрый священнослужитель вывел его из затруднения, дав ему переписывать ноты за кров, пищу и несколько су.
Наконец до него дошли деньги от мадам де Варан, которая ждала его в Шамбери, где обосновалась сама. На сей раз он не утруждал себя окольными путями, покончив с грезами. В конце сентября — начале октября 1731 года птичка вернулась в гнездо.
В ШАРМЕТТЕ
У Матушки была хорошая новость. По указу короля Сардинии было предпринято составление земельного кадастра в Савойе. Жан-Жак был назначен одним из трех сотен секретарей, в чьи обязанности входило классифицировать документы по фамилиям владельцев в алфавитном порядке. Это было, конечно, хорошо, но помещение, в котором предстояло работать, ему не понравилось: уродливое здание — мрачное, с прогнившими полами и крысами, да еще и без сада. Матушка арендовала его у генерального контролера финансов, который выплачивал ей пенсион.
Жан-Жак опять увидел возле Матушки неизменного Клода Ане, но сейчас посмотрел на него другими глазами. Это был крестьянский парень родом из Монтре, племянник садовника господина де Варана в Верве, который последовал за своей хозяйкой в ее изгнании и отречении. Хозяйкой — в двойном смысле этого слова[9]. Жан-Жак очень быстро это понял. Он имел с ним довольно резкий разговор, после чего этот парень выпил целую чашку лауданума[10], и Матушка, напуганная, вынуждена была вызвать помощь и как-то объяснять ситуацию. Жан-Жак не испытывал никакой физической ревности, но в сердце его больно кольнуло: «Мне тяжело было узнать, что кто-то может жить с ней в большей близости, чем я». Впрочем, тот, другой, парень двадцати пяти лет, серьезный, рассудительный, одаренный способностями к ботанике и травничеству, даже нравился ему Да и вообще, все, кто любил Матушку, «любили друг друга».
6
Послание
7
Знаменитый итальянский поэт-гуманист (1474–1533). Автор героической поэмы «Неистовый Роланд», комедий «Чернокнижник», «Сводня».
8
Популярный в свое время буколический («пастушеский») роман Оноре д’Юрфе, яркий образец «жеманной литературы». Действие в нем происходит в VII веке.