Но многие слова и мысли Жореса тогда еще не могли быть поняты и оценены его слушателями. Зато потом в них обнаружилась вся глубина мысли Жореса.
— Когда я слушал слова гражданина Каутского о том, что он согласился бы допустить участие социалистов в центральном правительстве в случае национальной угрозы… я спрашивал себя: неужели министериализм станет допустимым при условии его дополнения национализмом, неужели пролетариат может пожертвовать классовой борьбой ради сотрудничества в обороне той самой родины, которая управляется и особенно эксплуатируется буржуазным классом? И я чувствую, что в таком случае я не мог бы следовать до конца в националистическом министериализме нашего товарища.
Жорес обнаружил здесь в зародыше то, что в годы первой мировой войны погубило II Интернационал, социал-шовинизм таких людей, как Каутский, Плеханов, Гэд и другие, склонность к социал-предательству, до которого он не дожил, но от которого он все же успел отмежеваться! Вот его ответ людям, пытавшимся ставить Жореса на одну доску с социал-шовинистами…
Дрезденская резолюция вопреки возражениям Жореса принимается конгрессом. Она содержала косвенное осуждение его политики, хотя явилась противоречивым и смутным документом; в ней, например, была двусмысленная ссылка на резолюцию Каутского, принятую на предыдущем конгрессе Интернационала. Но все же это поражение. Многие делегаты смотрели с сочувствием на Жореса, сумевшего завоевать личные симпатии большинства делегатов, даже таких, которые были решительными противниками его взглядов.
Но зато он оказался победителем в деле, которое для него важнее всего: в вопросе о социалистическом единстве! Конгресс единогласно принял такое решение. «Необходимо, чтобы во всех странах перед лицом буржуазных партий существовала только одна социалистическая партия, как существует только один пролетариат… социалисты обязаны приложить все усилия для осуществления социалистического единства на основе принципов, принятых международными конгрессами, в интересах пролетариата, перед которым они несут ответственность за роковые последствия раскола».
Конгресс, собравшийся в разгар русско-японской войны, начался прекрасной демонстрацией интернационализма. Представитель России Плеханов братски протянул руку японцу Катаяме, вызвав бурную овацию делегатов. А в момент закрытия конгресса прозвучал призыв к Жоресу и Гэду, чтобы они пожали друг другу руки. Жорес рад был это сделать, но Гэд… Правда, Вайян и Ренодель от имени двух фракций французского социализма заявили об их готовности к объединению. Затем зал «Концерт гебо» огласился троекратным «ура» и многоязычным пением «Интернационала». Жорес пел его с особым чувством и подъемом. Он переживал новый поворот в своей борьбе, поворот к самой славной полосе своей жизни…
Уныние воцарилось среди сотрудников Жореса после Амстердама; один он был в приподнятом настроении. Выражение озабоченности, уже давно не сходившее с его лица, сняло как рукой. Вот и сейчас он в каком-то возбуждении, в криво, как всегда, надетой соломенной шляпе, засовывая на ходу в карманы кипу бумаг, почти бегом устремляется из редакции, бросая на ходу:
— В палату…
Аристид Бриан, Густав Тери, Рене Вивиани молча провожают его глазами.
— Нет, вы только подумайте, — со смехом заявляет Тери, — он чувствует себя победителем! Ведь его же разгромили там, на конгрессе, и Бебель поздравляет Гэда с победой. А он ликует! Что за человек? Но, может быть, он прав?
— Жорес? — отвечает Бриан. — Все объясняется просто: у него страшно уступчивый характер. Он не осмеливается оторваться, выступить против народа. Это его постоянная черта. Сколько раз бывало, что после долгих споров удается наконец внушить ему идею какой-либо тактики. Вот он уже согласился с вашим мнением, он даже обнаруживает в нем мудрость. Но стоит лишь какому-нибудь человеку в рабочей блузе сказать ему что-то противоположное, как он немедленно отказывается от вас и соглашается с простым шахтером.
Недовольны Жоресом не только люди его политического окружения. Его супруга вдруг стала разбираться в политике, наслушавшись грустных сетований сотрудников своего мужа. Она решительно недовольна им, и ему приходится выдерживать ее презрительно холодные взгляды. Ведь Луиза уже видела себя в роли супруги по крайней мере председателя совета министров, и уж тогда-то она бы поспорила в элегантности с этой мадам Мильеран.
А Жорес спешит конкретными действиями показать свое намерение твердо выполнить амстердамские решения о единстве. Грустный, но неизбежный разговор состоялся у него с Эмилем Комбом, с которым у него установились хорошие отношения. Жорес считал его честным и стойким демократом. Еще раньше Комб предупредил, что он покинет свой пост, если Жорес перестанет его поддерживать.