Тоска... Черная тоска и безысходность, что рвет душу. Хочется выть. Слезы сами наворачиваются на глаза. Обида на всех. Бессильная злость. Даже злоба и ненависть. Миг оглушительной злобы схлынул, как смытый волной, и вновь накатила тоска. Нельзя. Ничего нельзя сделать...
— Как вы, Григорий Мстиславович? — встревоженно склонился надо мной Николай.
В затылке чувствую тупую боль. В нос шибает запах нашатыря, флакончик с которым держит в руках мой провожатый. Лицо его встревоженное и сочувствующее. Я лежу на полу коридора рядом с дверью в изолятор.
— Что произошло? — с трудом садясь прямо на полу и даже не пытаясь встать, спросил я у него.
— Вы побледнели сначала, потом покраснели, и на лице ярость появилась, а затем глазки закатили и — хлоп! — бухнулись. Я уж видал такое. Лаврентий Семенович, наш медик, говорит, что это шок от слишком большого количества чужих эмоций. Вроде как разум мага не выдерживает, и он отключается. Это еще ладно! Были случаи, когда во время вот такой тренировки не в обморок падали, а на стены кидались или даже на меня. Вот где жуть!
— Я еще раз попробую, — поднялся я на ноги я встал перед дверью, уставившись на нее исподлобья как на противника.
— Вы уверены? А вдруг снова хлопнетесь? Или кидаться начнете? Может, погодите? Завтра придете?
— Нет, — мотнул я головой. — Сейчас я знаю, к чему быть готовым. Справлюсь! Для того и тренировка, чтобы такого не допускать.
— Вам виднее, — с сомнением протянул Николай.
В этот раз я действовал медленнее. Да и круг начертил совсем крошечный, почти точку. Ну и когда соединял со своим источником, делал это аккуратно, готовый в любой момент разорвать созданный «прокол».
В меня опять полилась чужая тоска, но на этот раз она была в разы слабее. Словно откуда-то издалека. Сильная эмоция, но если впустить ее в себя совсем немного, можно отстраниться. Постояв перед дверью в изолятор минуты две, концентрируясь на том, чтобы не дать чужой эмоции стать моей собственной, я разорвал прокол.
— Уф, — выдохнул я облегченно и даже стер тыльной стороной ладони выступивший от напряжения пот со лба. — Аж голод накатил.
— Такое бывает, — согласно кивнул Николай, спокойно подходя ко мне поближе.
А то до этого он от меня еще на несколько шагов отошел, опасаясь, что я сорвусь и не справлюсь с чужими эмоциями.
А еще голод, зверский голод начал одолевать меня, как будто я не ел пару дней.
— Есть у вас, где поесть?
— Только баланда для заключенных. Мы из дома обед носим. Господин начальник с другими офицерами в ресторацию ходят.
— Да я бы сейчас и от баланды не отказался, — признался я.
Мне было плевать, лишь бы насытится и утолить разыгравшийся голод.
— Вы наверное ее просто никогда не ели, — заметил Николай. — Но я могу сходить в столовую и набрать вам. Только уж извиняйте, но вас туда не пущу. Только с разрешения старшего офицера, а они сейчас как раз на обед все должны были уйти.
Мы вернулись обратно к Ивану Игоревичу, после чего, предупредив его, Николай умчался за баландой для меня.
— Бледно выглядите, Григорий Мстиславович, — заметил мужчина. — Но по первой у многих разумников так. Выпить не желаете? Чтобы чувства успокоить? У меня есть.
— Нет, благодарю, — отказался я.
Уж не знаю почему, но к алкоголю меня совсем не тянуло. Ни разу не хотелось «принять на грудь» с момента своего появления здесь. Даже сейчас. Вскоре явился и Николай с металлической тарелкой и ложкой. Иван Игоревич любезно сдвинул свой журнал в сторону и предоставил свое место, пока я ем. Похоже городовым было просто скучно и им было интересно, как я отреагирую на еду для заключенных. В принесенной тарелке была разваренная гороховая каша. Какая-то вязкая, помешав ее ложкой, обнаружил кусочки лука. На вкус она была хоть и соленой, но и только. Набить брюхо таким блюдом можно, но о вкусовых изысках можно только мечтать. Правда, мне сейчас как раз это и нужно. Сначала медленно, но привыкнув к непривычному вкусу, все быстрее я выхлебал всю баланду, почувствовав приятную тяжесть в животе.
— Спасибо, — отдал я тарелку Николаю.
— Надо же, — покачал тот головой, — сам бы не увидел, не поверил, что дворянин и маг по своей воле такое съест.
— Случаи бывают разные, — заметил я. — Но ты прав, повторять этот опыт мне как-то не хочется.
Таганку я покидал с облегчением. Хоть коридоры там и широкие, света из окон падает достаточно, но серый цвет каменных полов и белая побелка стен как-то не вызывает радости. А уж про подвал с комнатами изолятора и говорить нечего. Баланда лишь закрепила чувство безнадеги и тоски. Я ее и доедал в конце уже больше не от голода, как сказал Николаю, а чтобы прочувствовать на себе быт арестантов. Как говорил на лекции Алексеев — чтобы понять кого-то, надо на какое-то время «побывать в его шкуре». А кто ведает, где мне может пригодиться знание, как и чем живут заключенные.