Большинство парижских кварталов организованно выступают против кабошьенов, которые сдаются после короткого сопротивления. Освобождённого дофина на улицах встречают овации. «Сто тысяч человек, а то и больше, надели арманьякскую ленту» (партийный знак арманьяков), – отмечает ярый бургиньон, университетский клирик, известный под совершенно неверной кличкой «Парижский Буржуа». «Немало было людей, желавших бить герцога Бургундского, – пишет Жувенель. – Удивительно же то, что при всей этой великой перемене не били и не оскорбляли никого, никого не ограбили и ни к кому не врывались в дома». Только 45 террористам, бежавшим из Парижа, в том числе Кошону и главным мясникам, было запрещено возвращаться в столицу. Сделав неудачную попытку похитить короля, вслед за ними незаметно исчез из Парижа и сам герцог Бургундский.
Произнося проповедь о восстановленном мире, Жерсон говорил: «Бог допустил всё это, чтобы мы знали разницу между королевской властью и властью толпы; королевская власть не может не быть кроткой, а власть толпы тиранична и уничтожает себя самоё».
Ни минуты Жерсон не сомневается в том, что завязка всего – в страшной потере совести, которая проявилась на рю Барбет и получила одобрение Университета. Как никто другой, он добивается теперь, «чтобы герцог Бургундский признал свой грех и тем спас бы свою душу», и чтобы была окончательно осуждена университетская апология убийства.
Весной 1414 г. по подробнейшему докладу Жерсона Собор французской Церкви в Париже выносит торжественное осуждение Жану Пети (умершему уже несколько лет тому назад). Но герцог Бургундский и не думает каяться. Против Жерсона, которого он отныне ненавидит лютой ненавистью, он немедленно выпускает университетских клириков, бежавших к нему в момент арманьякского переворота. На торжественном собрании в Камбре апологию убийства на этот раз произносит Пьер Кошон. Одновременно Иоанн, вопреки Парижскому Собору, апеллирует к Св. Престолу.
Позиции остаются неизменными: в то время как арманьяки, придя к власти, среди первых же своих мероприятий начинают подготовлять восстановление галликанских вольностей, бургиньоны ищут поддержки в Риме. Но и в этом отношении обстановка в этот момент складывается для бургиньонов неблагоприятно: вопреки Риму, реформа Церкви, совсем было заглохшая после Пизанского Собора, начинает сдвигаться с мёртвой точки.
В годы, прошедшие после Пизы, один только д’Айи продолжал ещё писать о церковной реформе. Но ввиду того, что схизма фактически продолжается, император Сигизмунд созывает теперь на конец 1414 г. новый всеобщий Собор в Констанце. И на этот раз непререкаемо первую роль на Соборе будет играть французский арманьякский клир во главе с Жерсоном, который получит даже от Собора официальное именование «всехристианнейший учитель».
Декреты знаменитого 5-го заседания Констанцского Собора – не что иное, как перенесение на вселенский план того самого принципа, на котором основаны галликанские вольности: папа – не глава, а член Вселенской Церкви, высшим органом которой в вопросах веры и церковной реформы является Собор. Проведённые французской делегацией, наперекор кардиналам и императору, эти декреты, по мнению Жерсона, заслуживали того, «чтобы их выгравировали на камне в каждом храме». Ватикан не мог от них отделаться до самого провозглашения папской непогрешимости в 1870 г.
(В конечном счёте их обошли, объявив, что Констанцский Собор ещё не был законным в момент, когда их принимал.)
Антипапистами в Церкви были те самые люди, которые были монархистами в государстве: этот факт, который нынешними католическими историками отмечается с негодованием, объективно верен. Но можно пойти ещё дальше. Ломая папский абсолютизм, Констанцский Собор также широко учитывал национальный мотив, и в этом также нет ничего удивительного: в той мистической традиции, к которой принадлежали Жерсон и д’Айи, природные силы не страшны единству Вселенской Церкви – они страшны только такому единству, которое основано на «наслоении абстракций».