В итоге нескольких лет разумного управления при Карле V оказалось достаточно, чтобы свести на нет «похабный мир», который англичане к тому же забыли ратифицировать, заторговавшись о подробностях выплаты причитавшейся им контрибуции. К концу царствования Карла V англичане едва удерживали во Франции Кале и на другом конце Бордо с непосредственно прилегающим районом, где действительно существовал своего рода аквитанский сепаратизм (хотя и там, даже во время последующего французского развала, возникали заговоры в пользу воссоединения с Францией). И удары, нанесённые теперь внешнему врагу, создали настоящий ореол национального героя коннетаблю Дюгеклену, который сам на смертном одре «просил дворян, духовенство и весь народ королевства Французского помнить о нём».
Во всём этом был, несомненно, национальный мотив. То, что теперь называется национальным сознанием, во Франции начало возникать очень рано. Мы уже приводили слова, написанные в XII веке Сугерием: «Несправедливо и неестественно французам быть под властью англичан или англичанам под властью французов». Он же оставил восторженное описание настоящего национального подъёма, охватившего всю страну в 1124 г., когда англо-германская коалиция «в дерзновенной гордыне напала на Францию». Спустя 90 лет новая англо-германская коалиция вызвала во Франции такой же всенародный подъём, и французская победа при Бувине была отпразднована с исключительным энтузиазмом всеми сословиями и по всей стране. В завязке самой Столетней войны бароны, утвердившие принцип престолонаследия по мужской, а не по женской линии, «ибо королевство не может служить приданым», несомненно, имели в виду устранить всякую возможность английских или каких-либо иных иностранных претензий: «людям королевства французского было бы противно находиться под властью англичан», пишет по этому поводу хроникёр (Нанжис). Тем более, что слово «Франция», которое мы только что видели под пером Сугерия, встречается и в эпоху Столетней войны с тем же самым, уже вполне современным значением; «Франция, когда она едина, могла бы всему миру сопротивляться», – говорит Жерсон.
И всё же то, что главным образом противостоит английским нашествиям, – не «Франция», а «королевство», т. е. религиозно-этическая идея, в которую национальный мотив, сознание общей народности, входит лишь как одна из составляющих. Наряду с только что приведёнными примерами есть множество обратных, показывающих, что люди, живя в Пуату или в Мене, считали, что они живут не «во Франции»; но эти же люди, для которых «Франция» была другой страной – маленькой страной вокруг Парижа, – знали абсолютно твёрдо, что они принадлежат к королевству, и за королевство и за свою принадлежность к нему они боролись, «не щадя ни имущества, ни жизни». Самый ужас английских грабежей и насилий бросает новый свет на этот старый идеал праведного мира «по Богу», мира, «обещанного Новым Заветом», которым от начала освящена французская монархия. Против заморских насильников король Франции – мирно восседающий блюститель правды, облечённый в почти духовные ризы, такой, каким Карл V с настоящим упорством является на всех своих официальных изображениях. Это, конечно, «природный» король, «свой» король «по природе», и это же – «настоящий» король «по благодати»; и «всё это одно», как сказала бы Святая Жанна, потому что и то и другое – «в Боге».
Этого короля, носителя этой идеи, люди попросту и совершенно искренне любят, «жалеют» его в годы разгромов, даже когда это лично никчёмный король, как Филипп VI или Иоанн II. О здоровье Карла VI люди молятся и постятся по всей стране, и жалостливая нежность к больному королю звучит и у Жерсона, и у Марии Робин в её пророчествах, и у многих других.
Жанна тоже будет считать, что в Домреми и в Вокулёре она – не «во Франции». Но она будет знать, что в Вокулёре – «королевские палаты», и она придёт в Вокулёр «принести королевству помощь Царя Небесного».
Привязанность всех сословий к королевской власти такова, что в 1413 г. кабошьены и не рискнули сразу расправиться с дофином, хотя имели для этого как будто все средства в своих руках. Нужно дальнейшее углубление кризиса, дальнейшее помрачение религиозно-этического сознания страны, начатое университетским прославлением рю Барбет, чтобы бургиньоны получили возможность открыто восстать против монархической преемственности. Но тогда – и только тогда – им уже ничего не будет стоить перейти последнюю черту и выдать королевство англичанам.