Полагаю, что, не сегодня-завтра, смогу одним из первых поздравить вас, друг мой, с кардинальской шапкой…»
Епископ ничуть не лукавил. Светские дела и хозяйственные заботы в Анжу мадам Иоланда успевала сочетать с устройством Пизанского собора. Равно как и с продолжением самообразования, только теперь интересы её, действительно, приобрели иную направленность.
История и великие правления были уже достаточно изучены. Остались в поре бездействия и туманные пророчества о судьбах стран и отдельных личностей, а интерес её светлости переориентировался на более высокую ступень познания.
Тайные учения, опыт общения с духами и потусторонними мирами, алхимия, как средство получения материальных субстанций, изменяющих дух, и прочие подобные знания окружили герцогиню плотным кольцом откровений, из которых она придирчиво отбирала самое необходимое.
Благо и недостатка в интересующем её материале не было. Из Аль-Мудайка – королевского дворца арагонских королей на Майорке – ей, помимо романтических поэм францисканца Раймонда Луллия, переслали и его философские трактаты, включая сюда знаменитую «Книгу влюбленных и возлюбленных». Здесь мадам Иоланда нашла много интересных и полезных мыслей об истине, принимающей разные личины, и о борьбе противоположностей, составляющей основу мировой истории. Зачитывалась герцогиня и сочинениями Франциска Асизсского – основателя францисканского братства, и трактатами его самого верного последователя монаха Фратичелли, особенно интересуясь рассуждениями последнего о природе стигматов, полученных святым Франциском от шестикрылого Серафима. Немало ценного почерпнула она, читая записи откровений Иоахима Флорского о трёх эпохах мировой истории, согласующихся со святой Троицей. И выводы, которые мадам Иоланда сделала, стяжали ей славу «женщины неординарного ума» среди епископов и кардиналов при французском дворе.
К тому же, всеми правдами и неправдами, духовник герцогини отец Мигель доставал откуда-то полные, не кастрированные официальными церковными властями, издания «Изумрудных скрижалей» Гермеса Трисмегиста, теорию «Слов силы» каббалиста Абулафия и даже приблизительные описания устройств волшебного зеркала доктора Мирабилиса и говорящего андроида, созданного Альбертом Великим.
Луи Анжуйский на все эти ученые забавы жены смотрел сквозь пальцы. А вернее было бы сказать – не замечал их совсем. Стоило его светлости появиться в поле зрения герцогини, как все книги моментально закрывались, свитки скатывались, и мадам охотно переключалась на обсуждение узора для новых доспехов к предстоящему турниру, или выслушивала рассказы герцога о советах, которые он дал каменщикам, укрепляющим северную башню Анжера. В такие минуты отец Мигель удалялся почтительно и бесшумно, а на первый план выходил секретарь герцогини – толковый молодой человек, нанятый ею по совету мадам де Блуа.
Однажды на турнире в Париже, устроенном в честь прибытия нового германского посла, герцог Анжуйский, сражаясь на мечах с мессиром дю Шастель, так разошёлся, что едва не раскроил тому голову. Несчастного капитана унесли оруженосцы, а герцог, поддев мечом, в качестве трофея, искореженный шлем противника, отправился к своему шатру.
Нельзя сказать, чтобы он слишком уж мучился угрызениями совести – турнир есть турнир, мало ли что на них случается, тем более, что это была уже третья славная победа, и, похоже, в этом сезоне равного герцогу по бою на мечах уже не будет. Хорошо бы и завтра показать себя так же удачно на копьях, а все остальное он готов уступить кому угодно другому…
Герцог отбросил в угол шатра шлем побежденного дю Шастеля, стянул с намокшей от пота головы свой собственный, неторопливо переоделся и, отослав слуг, кликнул виночерпия.
Каково же было его удивление, когда вместо Себастьяна, обычно прислуживавшего ему на турнирах, вино принёс один из оруженосцев.