Клод протянула Рене свою тетрадку.
– Это всё, что я умею, – улыбнулась она.
В глубокой задумчивости Рене стал переворачивать листки, не столько из желания рассмотреть – он всё равно ничего в этих записях не мог понять – сколько, желая осмыслить только что услышанное.
Он был умным молодым человеком. И даже если не всё в словах Жанны-Клод им полностью осозналось, общий их смысл раскрылся вполне. И смысл этот дышал какой-то новой мудростью, никогда никем не проповедуемой. Разве что… Да, нет! В евангелиях ничего такого не было, и Иисус проповедовал о царствии Божьем, а не о страданиях ручейка или цветка у дороги… Или его не так поняли, и, потом уже, довели чересчур простые, наивные в своей чистоте, мысли до понимания более традиционного.., более удобного… «Он ими слишком щедро делился, – подумал юноша. – Но, что если сама Его казнь стала следствием тех сомнений, которые они посеяли в других? … О Господи, я тоже впадаю в ересь, но мысль уже не остановить! Что если распятие было не страшной платой за наши грехи, а реализованным страхом перед светлым зеркалом, которое явилось людям и отражало каждого, кто пытался встать рядом, – будь то хоть апостолы – в их истинном облике, порченом ложными идолами? Тогда мы все прокляты! Даже самые благочестивые! И этой девочке тоже среди нас не выжить!»
Рене медленно вернул тетрадку, стараясь, чтобы никто не заметил, как дрожат его руки. Ему хотелось закрыть глаза и сжать голову, чтобы не лопнула от хлынувших в неё сомнений…
– А ходишь ли ты в церковь, Клод?
– Конечно! Я очень люблю туда ходить! Там так красиво, и люди все становятся тихими, светлыми и много молятся.
– Но молитвы… Их-то ты заучила, а не сама придумала?
– Молитва не мысль. Это слова, общие для всех, чтобы напоминать о нашем единстве. Мыслью их наполняет тот, кто молится, а молятся каждый в себе, и этого не слышно… Не думайте обо мне плохо, сударь, я люблю молиться…
Когда девочки ушли, отец Мигель молча посмотрел на Рене.
– Я всё понял, – отрывисто сказал юноша. – Но теперь мне страшно. Мы вмешались в Божий промысел, в Чудо, которое действительно явлено, а имеем ли право на это?..
Он, наконец-то, обхватил голову руками и уткнулся локтями в колени.
– Или моя матушка величайшая провидица, или она не ведает, что творит, и горько пожалеет со временем!
– Она ведает, – печально откликнулся отец Мигель. – И то, что всё вершится в соответствии с пророчествами, сделанными когда-то и для неё, и для этой страны, говорит только в пользу её действий. Девочки подружились. Они знают друг о друге всё – я это вижу. И вижу так же то, что они принимают это, как должное. Не сегодня – завтра, совершится последнее – они решат объединиться, чтобы вместе совершить предначертанное. Я жду этого и боюсь. Простите моё малодушие и трусость, но, когда это случится, позвольте написать вам, а не герцогине? Её светлость давно не видела девочек, она к ним так не привязана… Вы понимаете, о чем я?
– Да, понимаю.
– Поэтому мне бы хотелось написать именно вам… А вы уже решите, что с этим делать…
Рене тяжело поднялся.
– Пишите, падре. Нам грешно было взваливать на ваши плечи эту ношу, но, ещё более грешно заставлять нести ответственность. Когда матушка поправится, я сам с ней поговорю, и мы сообщим вам о своем решении…
Мигель опустил голову.
– Вы великодушны, сударь. Но есть ещё кое-что, что пугает меня сильнее всего…
– Что же?
– То, что нам предоставлен выбор…
* * *
– … Можете ругать меня за самоуправство, матушка, но я не жалею о том, что съездил и увидел Жанну-Клод, несмотря ни на что! Когда девочки уходили, я спросил её, поправитесь ли вы, и она обещала за вас молиться. Я так обрадовался, словно уже услышал о вашем выздоровлении. И неважно, что вам действительно помогло – снадобье Мигеля или её молитва, теперь вера моя сильнее, чем когда-либо! Но вот беда, только веры недостаточно для прежней уверенной жизни. Надо, чтобы не было и сомнений, а я ими полон!
Рене говорил уже безо всяких опасений – главное сказано. Но на мать все ещё не смотрел. Только без конца прикасался к ларцу с золотой короной, вид и присутствие которой подарили ему безумную надежду на то, что можно обойти страшное предназначение, не подвергая риску тела и души девочек.
– На днях я получил письмо от падре Мигеля… Не сердитесь, что я, а не вы. Это я попросил падре писать прямо ко мне… Они не просто подружились, матушка! Они уверовали друг в друга и вместе собираются вершить то, что предназначено только для одной!.. Но имеем ли мы право допускать их до кровавой бойни?! Прислушайтесь к себе, матушка, что говорит ваше великодушное сердце? Мне было страшно за ту, которую пришлось обучать военному делу, но другая… Кто из нас осмелится помолиться за её чистую душу?..