Примерно так же, только без дружеских планов, размышлял и герцог Бургундский. Но у него поводов для опасений и раздумий было гораздо больше, и сводились они не к простым расчётам, «где теперь выгодней?», а к мучительным поискам средств, которые не позволят мадам Иоланде разыграть её козыри. И, едва союз был заключён и подписан, Филипп бросился за советом прямиком к епископу Кошону, благо тот находился под рукой, и как член королевского совета, и как духовное лицо в составе делегации, призванной засвидетельствовать подписание договора.
* * *
– Выход есть, ваша светлость, и выход достаточно простой, учитывая, что интересующая мадам герцогиню и нас деревня находится на завоёванной территории.
Кошон отослал слугу принести какие-то документы из своих епископских покоев и сел напротив герцога Филиппа, нервно барабанившего пальцами по столу.
Падре изрядно раздобрел на новой должности, и теперь мало кто узнал бы в этом величавом епископе прежнего доверенного герцога Бургундского, юрко шныряющего на Констанцском соборе от одного нужного лица к другому. Теперь это был человек, добившийся всего, чего хотел, и даже больше, и продолжающий добиваться уже другого, о чём прежде не смел и помыслить.
Только Бог или дьявол знали, каким тайным путём удалось Кошону стать одним из душеприказчиков покойного короля Шарля и войти в королевский совет вдовствующей королевы и регента. Но корни, видимо, тянулись в отдаленные уже времена осады Мелена, после которой, по указанию Монмута, именно Кошон хлопотал перед папой об отставке епископа Куртекуиса, так настырно просившего милости для несчастного рыцаря Барбазана. Куртекуис был изгнан из Парижа, где и пробыл-то на должности епископа всего год после смерти предыдущего. А всё епископское имущество – книги и церковные облачения – те, что остались после умершего, Кошон попросту присвоил, заявив парижскому капитулу, что ему всё это завещано. И капитул заявление покорно «проглотил», чем дал повод Кошону широко расправить плечи в деле служения новой власти.
Уже не покровительственная, а явно угодническая любовь Парижского университета с одной стороны и благоволение Монмута с другой, стали теми крыльями, с помощью которых епископ Бовесский воспарил над низменной обыденностью, со всеми её неудобными, милосердными понятиями.
Три монаха из Мо почтенному прелату не являлись, ни во сне, ни в бреду. Кошон прекрасно спал, ел, отличался отменным здоровьем и думать забыл о жестоком июньском дне, когда, имея полную возможность проявить жалость, всё же отправил троих своих соотечественников в «крепкие и надёжные тюрьмы», где их, измождённых шестимесячной осадой, ждала неминуемая, мучительная смерть.
– Это унижение заслужено ими вполне, – назидательно разъяснял Кошон клирикам из своего окружения, вкушая сытный обед в трапезной разорённой церкви Сен-Фарон де Мо, где служил аббатом один из осужденных монахов. – Они восстали против законной власти. А что есть законная светская власть? Это власть Господа нашего через своего помазанника над телами, так же, как Он, властвует над душами нашими через его святейшество папу. Восставая против короля, эти монахи всё равно, что восстали против Бога и вполне заслуживали костра. Но я поступил милосердно, позволив убедить себя в том, что они просто заблуждались и отправил их, всего лишь в тюрьму…
Но через два месяца внезапная смерть Монмута едва не лишила епископа одного из «крыльев» и должности советника английского короля. Он совсем уже было собрался растеряться, однако, милость герцога Бэдфордского тут же ввела его в королевский совет и оставила советником на службе у регента.
– Будете служить мне так же ревностно, как моему брату, получите архиепископство, – пообещал герцог.
И Кошон служил. Верой и правдой. Получая тысячу золотых экю только за заседания в королевском совете…
На подписание договора между тремя герцогами он явился по долгу службы, хотя и испытывал некоторое смущение – кажется, впервые в жизни, почтенный прелат не смог отличиться в порученном ему деле. Переговоры с Бретонцем, которые Кошону доверили годом раньше, закончились полным провалом из-за того, что спесивый герцог не пожелал договариваться «через свинью», и до сегодняшнего подписания дело доводили уже другие люди. Ходили слухи, что виной всему герцогиня Анжуйская, которая расстроила переговоры, потому что сама упорно искала сближения с герцогом. И, хотя никаких прямых подтверждений этому не было, Кошон затаил на герцогиню нешуточную обиду. Из за чего теперь вполне разделял мнение Филиппа о том, что принесение вассальной присяги её сыном, очередной ловкий ход готовящейся интриги.