Если же духовные отцы возражали ей от книжной мудрости и от учения Церкви, она отвечала им:
— Слово Божие мудрее вашего: есть у Мессира Господа книга, которой никакой клирик не разумеет, как бы он ни был учен![183]
Судьи Жанны хорошо понимали, что этого дерзкого ответа достаточно, чтобы разрушить всю Церковь, и что обличить Жанну в «ереси» очень легко; но дело шло теперь не о том, чтобы изгонять ереси из Церкви, а о том, чтобы изгнать англичан из Франции, потому что и у них самих, нищих подданных, так же пусты были котлы и продраны локти, как у короля их, нищего. Вот почему, хотя и чувствовали, что «пахнет от Жанны паленым», прятали они когти до времени.[184] А может быть, вспоминали и два таинственных пророчества; первое — Бэды Достопочтенного:
Вот запылает война, и Дева подымет знамена.
Второе — Мерлина Волхва: «Выйдет некая Дева из древнего леса дремучего, чтоб исцелить Францию от многих ран!»[185]
Зная, что дьявол похищает у ведьмы девство, прежде всего судьи подвергли Жанну испытанию «ученых жен и опытных дев», в том числе и герцогини Анжуйской, королевы Иерусалимской. Но девство Жанны найдено было «совершенным, без пятна и порока»: как подробно ни осматривали тело ее, не могли найти на нем тех черных пятен, что оставляют, как ожоги, поцелуи дьявола.[186]
После всех этих испытаний судьи пришли наконец к заключению, что Жанне можно верить, о чем и написали Дофину: «Деву Жанну, ввиду постоянства в ее словах и в желании идти в Орлеан, дабы там явить божественное знамение, должно королю послать туда с войском в надежде на Бога… ибо отвергнуть ее значило бы Духу Святому воспротивиться».[187]
Этот мудрый совет исполнил Дофин: послал Жанну в Орлеан с войском, хотя и жалким: несколько тысяч ратных людей, наряженных в долг, а остальных — добровольцев.[188]
В городе Туре оружейных дел мастер выковал для Жанны рыцарский доспех.[189] В серой, жесткой, холодной, стальной куколке лат — теплая, нежная, белая бабочка, Психея, — святая Дева — святая душа Франции.
Меч, зарытый под алтарем Фиербуазской часовни и найденный, по бывшему Жанне откровению, сделался ее мечом, для спасения Франции.[190]
«В светлых латах, на белом коне, Дева была прекрасна, как св. Георгий Победоносец или сам Архангел Михаил. Глядя на знамя ее, с вытканными на лазурном поле, рядом с белым голубем Духа Святого, двумя именами в одном: Иисус-Мария, — люди могли понять, что значит: Два в Одном: Он в Ней, Она — в Нем».[191]
Сила Жанны — в чистоте. «Не было на свете никогда такой целомудренной девушки, как Жанна… чистейшая из чистых», — вспомнит один из свидетелей.[192]
Тот же смысл и в легенде о Единороге: это чудесное животное, полукоза-полуконь, белизны ослепительной, с рогом-мечом во лбу, бегает так быстро, что ловцы на быстрейших конях не могут его изловить; но если девушка, сидя в лесу, позовет его, то он подходит к ней, кладет ей голову на грудь, и слабые руки ее для него крепче железных цепей. Если же к нему приближается не совершенно чистая девушка, то он пронзает ее рогом, как мечом.[193]
Рог-меч Единорога — война, а Дева-Укротительница — Жанна.
Знамя носит в бою вместо меча, «чтоб никого не убивать».[194]
— Что вам было дороже, меч или знамя? — спросят Жанну судьи.
— Знамя, знамя! — ответит она. — Во сто крат знамя дороже меча![195]
Люди, на войне делаясь хуже зверей, продолжают считать себя добрыми христианами, — вот что в войне страшнее всего.
— «Сам Господь Бог, будь Он ратным человеком, сделался бы грабителем!» — говорит капитан Ла Гир и, на грабеж идучи, молится без лишних слов, потому что уверен, что Бог поймет его с полуслова: «Сделай, Господи, для капитана Ла Гира то, что сделал бы он для Тебя, если бы Ты был им, а он — Тобою!»[196]
Ратные люди, врываясь в осажденные города, где насилуют не только женщин, но и маленьких детей, служат такие же «черные обедни» дьяволу открыто, какие служил тайно Жиль дё Ретц. Вот каких извергов надо было Жанне превратить в людей, и она это делает.
Всех «распутных женок» выгоняет из лагеря; этим начинает, а кончает тем, что ставит в середине лагеря под открытым небом алтарь; священник служит обедню, и все причащаются![197]
Новая жизнь для них началась: Дева родила их всех «вторым рождением, свыше».
Ходят за нею, как маленькие дети — за матерью; смотрят ей в глаза, как влюбленные мальчики; пошли бы за нею на край света, и радостно умер бы за нее каждый из них, потому что, когда смотрят на нее, то «видят Бога».[198]
«Иисус-Мария. — Жанна-Дева. — Король Англии, и вы, герцог Бедфорд, называющий себя регентом Франции, и вы, сир дё Тальбо, называющий себя наместником герцога… послушайтесь Царя Небесного, отдайте ключи всех городов, взятых вами у Франции, Деве, посланной Царем Небесным… Мир готова она с вами заключить… Если же вы этого не сделаете… я настигну ваших людей всюду, где бы ни были они… и волей-неволей заставлю их уйти из Франции, ибо я для того и послана Богом… Просит вас Дева и умоляет не губить себя… Если вы послушаетесь ее, то можете с нею идти (в Св. Землю), чтобы совершить прекраснейшее из всех, когда-либо в христианстве совершенных дел. Дайте же ответ, хотите ли вы мира… чтоб от великих бед избавиться».[199]
Это письмо было послано из города Блуа, в марте, на Пасхальной неделе 1429 года.
Слишком легко было предвидеть, как примут Годоны, Кощунники, Хвостатые, этот детский и ангельский зов к миру.[200] «Дура или сумасшедшая!» — так все они думали или только хотели бы думать, но втайне, может быть, знали, что слова ее мудры и святы. Нет никакого сомнения, что если когда-нибудь наступит на земле царство Божие, то потому, что людей, думающих так, как Жанна, будет все больше.
27 апреля выступило войско Девы из города Блуа на Орлеан. Крестный ход с хоругвями и с пением:
Дух Святой, приди!
Veni Creator Spiritus! — шел впереди, и на белом коне под знаменем с надписью: Иисус-Мария — ехала Жанна. Следовало за нею около семи-восьми тысяч ратных людей, шестьсот нагруженных съестными и военными припасами телег и четыреста голов скота. Шли весь день, а на закате солнца, когда запели Angelus и вдали, меж черных камышей, зажелтела, как медь, Луара, остановились и переночевали в поле. На следующий день двинулись дальше, бесконечной равниной Солоньи, по левому берегу Луары, и к вечеру увидели крепостные башни и колокольни Орлеана.[201]
Только теперь поняла Жанна, что ее обманули: привели к Орлеану по левому, а не по правому берегу, где был английский лагерь, — как она хотела и требовала от военачальников; но те ее не поняли или, не желая понять, сделали по-своему.
Только что войско остановилось, вышел из города навстречу Жанне военный наместник Орлеана, будущий граф Дюнуа, побочный сын Орлеанского герцога Людовика, Жан «Батард». Это было почетное звание, потому что «детей любви» считали более одаренными, чем рожденных в законном браке. Двадцатишестилетний Батард Жан был одним из просвещеннейших, умнейших и любезнейших тогдашних рыцарей.[202]
183
Procès. III. 86. — «II у a aux livres de Notre-Seigneur plus qu'aux votres». — «Messire Dieu a un livre, en lequel oncques clerc n'a lu, tant soit-il parfait en cléricature».
184
France. I. 230. — «Jeanne sentait la persinée». — Juvenel de Usins. Hist, de Charles VI. 359.
185
Beda Venerabilis. The Venerable Bede's Ecclesiastical history of England. Also the Anglo-Saxon chronicle. Edited by J. A. Giles. London: H. G. Bohn, 1847:
Ecce beant bella, turn fert vexilla Puella.
Procès. V. 12. — Le Band. Hist. de Bretagne. 1638. P. 451. — Arthur de La Borderie. Les véritables prophéties de Merlin, examen de poémes bretons attribues à ce barde. Paris: H. Champion, 1883.
187
Procès. III. 391–392. — «Car avoir crainte d'elle ou la rejeter… serait repugner au Saint-Esprit».
190
Procès. I. 77. — Chapelle de Fier-bois. — Chronique de la Pucelle. 277. — J. Chartier. 69–70.
192
Procès. II. 438, 457; III. 100, 219. — «Erat casta, erat castissima… Non credit aliquam mulierem plus esse castam quam ista Puella erat».
193
R. de Fournival. Bestiaere, ap. Paulin Paris. Manuscr. franc. IV. 25. — A. Mayry. Croyances et légandes du moyen âge. 262 et suiv. — Jules Berger de Xivrey. Traditions tératologiques. Paris: Imprimerie royale, 1836. P. 559.
196
Michelet. 189. — «Si Dieu se fesait homme d'armes, il serait pillard». — «Sire Dieu, je te prie de faire pour La Hire ce que La Hire ferait pour toi, si tu étais capitaine et si La Hire etait Dieu».
199
Procès. III. 74; IV. 139. — «Elle est toute preste de faire paix… Et se ainsi ne le faietes… en quelquq lieu que j'actaindrai vos gens en France, je les en ferai aler, vuellant ou ne vuellant… La Pucelle vous prie et vous requiert que vous ne vous faictes mie destruire. Se vous lui faictes raison, encore pourrez venir en sa compagnie, l'ou que les Franchois feront le plus belle fait que oncques fut fait pour la chrestienté. Et faietes respouse se vous velez faire la paix…».
202
J. Chartier. II. 105. — Journal d'un bourgeois de Paris. 221. — Vallet de Virville. I. 25; II. 389. — Comte Dunois, Bâtard d'Orleans.