— Вы — Батард Орлеанский? — спросила его Жанна.
— Я, и очень рад вас видеть, — начал он с любезностью, вглядываясь, может быть, с удивлением в это странное, никогда не виданное существо в образе женщины.
— Ваш ли военный совет решил меня привести по левому берегу? — прервала его Жанна.
— Я и другие люди, умнее моего, решили так, полагая, что это лучший и вернейший путь…
— Жив Господь! Божий Совет умнее и вернее вашего, — опять прервала его Жанна. — Вы хотели меня обмануть, но сами себя обманули, потому что я прихожу к вам с лучшею помощью, нежели кто-либо. Помощь эту не ради меня, а по молитвам св. Людовика и св. Карла Великого подаст вам Господь, сжалившись над Орлеаном и не желая терпеть, чтобы вы и город ваш сделались добычей врага…[203]
Почему надо было Жанне подойти к Орлеану по правому берегу Луары? В чем ее главная мысль? В том, чтобы идти прямо в английский лагерь, находившийся на правом берегу, к военачальнику, сэру Джону Тальбо, и предложить ему мир; только после отказа англичан от мира она могла начать войну и победить, уже не по человеческому, а по Вышнему Совету и разуму. Втайне, может быть, надеялась, что, явившись в английский лагерь со знаменем в руках, в сопутствии госпожи св. Катерины и госпожи св. Маргариты и монсиньора Михаила Архангела, убедит она англичан покинуть Францию, пав перед ней на колени, сэр Джон Тальбо послушается не ее, а Того, Кем она послана, так что без пролития капли крови, французской или английской, равно для нее драгоценных, совершится то, для чего она пришла. Вот какую святую победу вырвали у нее из рук французские военачальники; вот о чем она скорбит и на что негодует.[204]
Прежде чем войти в Орлеан, надо было переправить через Луару, в виду англичан, на тяжелых плоскодонных парусных дощаниках ратных людей, скот и телеги с припасами. Но так как ветер был противный, то переправа казалась невозможной.
— Погодите, ветер, Бог даст, переменится, и мы войдем в город, — сказала Жанна, и, как сказала, так и сделалось: ветер переменился на попутный и под глазами англичан, не сделавших ни одного выстрела, «не пошевелившихся», как предсказала Жанна, — войско, благополучно переправившись, вошло в Орлеан.[205]
Так совершилось первое чудо Жанны — чудо предзнания.[206]
Ночью, при свете факелов, Дева, на белом коне, в полном рыцарском доспехе, въехала в город через Бургундские ворота. Чтобы к ней, или хотя бы к лошади ее, прикоснуться, люди давили друг друга почти до смерти; и радовались так, как будто сам Бог сошел к ним в город; руки и ноги ее целовали с такой благодарностью, как будто она уже освободила их от осады.[207]
В узкой улице, где толпа стеснилась еще больше, вспыхнуло знамя Девы, подожженное одним из факелов. Жанна, пришпорив коня, подскочила, быстрым и ловким движением схватила знамя, свернула его и потушила.[208] Это показалось народу чудесным, как все для него было в ней чудом.
Вспыхнувшее знамя, в этом первом явлении Девы, предрекает последнее: Огненный Крест — костер.
На первое письмо Жанны, отправленное с герольдом из Блуа, англичане ничего не ответили, только посмеялись над ней или сделали вид, что смеются, потому что под смехом был страх; заковали герольда в цепи и грозили сжечь, как «ведьмина посла».[209]
Но Жанна все еще не верила, чтобы люди могли не услышать «гласа Божия», и хотела исполнить свой долг до конца. Вечером 30 мая, выйдя из Мостовых ворот к окопам Бэль-Круа, взошла на стену и, сложив ладони так, чтобы голос как можно дальше хватал, крикнула стоявшим в окопах английским ратным людям:
— Именем Божьим говорю вам: если хотите остаться в живых, сдавайтесь!
— Подлая девка, коровница, уж изловим тебя и сожжем! — ответили ей англичане, но стрелять в нее не посмели, может быть, сами не зная почему.[210]
1 мая, в воскресение, огромная толпа осадила дом, где остановилась Жанна, чтобы увидеть Святую Деву. Множества человеческие влекла она к себе такою же неодолимою силою, как Пью-Велейская «Черная Дева-Мать».[211] Знака ее только ждали эти обезумевшие люди, чтобы кинуться на английские окопы и, может быть разбившись о них, погибнуть бессмысленно. Но сельская девочка, не знавшая военного дела, да и никаких человеческих дел, нашла в себе достаточно здравого смысла, чтобы вести их не на английские окопы сражаться, а в церковь молиться.[212]
В это воскресение, после обедни, Жанна снова предложила мир англичанам. Выйдя из Лисьих ворот, подошла она к английским окопам Круа-Морена и, сложив ладони так же, как намедни, крикнула:
— С Богом возвращайтесь в Англию, а не то вам будет плохо!
— Ведьма, шлюха, девка продажная! — ответили ей англичане с окопов, но стрелять в нее почему-то опять не посмели.[213]
Самые храбрые, ни одного человека не боящиеся английские ратные люди дрожат и бледнеют перед этой семнадцатилетней крестьянской девочкой; дьявола сами боятся эти несчастные «Хвостатые дьяволы».[214] «Чем черт не шутит? — думают они.
— Что, если она и вправду ведьма… или Божья посланница?»
В складках волшебного белого знамени Девы чудились им тучи порхающих белых бабочек — белых Лилий Франции или белых Ангелов.[215]
Жанна кажется французам Ангелом Божьим, а врагам их — дьяволом. В этом-то двойном образе — главная сила Девы: непобедимой, потому что сверхъестественной, кажется она французам и англичанам одинаково.[216]
Как бы остолбенело вдруг от ужаса все английское войско и пало духом. «Двое англичан еще накануне обратили бы в бегство десять французов; но только что Жанна вошла в Орлеан, четверо-пятеро наших остановило бы все войско врагов».[217]
Так велик был ужас Девы, что английские ратные люди и начальники отказывались ехать во Францию. «Эта подлая девка есть орудие сатаны, врага человеческого рода, — говорили они. — Можно сражаться с людьми, но как сражаться с дьяволом?» Нужен был особый указ «против боящихся ведьминых чар». Но действие указа было обратное: он напугал людей еще больше.[218]
«Бедствие великое, в образе Девы-колдуньи, исчадия адова, послано Богом на англичан, — пишет герцог Бедфорд юному английскому королю Генриху VI. — Злыми чарами она не только истребила их множество, но и всех остальных лишила мужества».[219]
Верили Жанне и во Франции только простые люди, а военачальники сомневались в ней и держали ее в стороне от военных советов.
— Я узнал от верных людей, что капитан Фальстаф идет на помощь англичанам с подкреплениями и съестными припасами, — сообщил ей однажды граф Дюнуа.
— О, Батард, Батард! Я приказываю тебе именем Божиим: только что ты узнаешь о приходе Фальстафа, сказать мне об этом, а если не скажешь, я отрублю тебе голову!
203
Procès. III. 5–6. — Chronique de la Pucelle. 284. — Boucher de Molandon. Première expédition de Jeanne d'Arc. 49.
206
To же «чудо предзнания» — у всех великих полководцев, от Александра и Цезаря до Наполеона. — Charles Augustine Sainte-Beuve. Causeries de Lundi. Paris: Garnier frères, 1852–1862. Vol. VIII. P. 221. — Napoléon à Roederer: «j'ai prévu tout ce que devait arriver… C'est le don particulier que j'ai reçu en naissant».
207
Journal du siège d'Orleans. 74–75. — Chronique de la Pucelle. 287. — Porte de Bourgogne. — Procès. III. 30. — «Comme s'ils veissent Dieu descendre entre eulx».
210
Journal du siège d'Orleans. 79. — Chronique de la Pucelle. 290. — Porte du Pont, Bastille de Belle-Croix. — «Rendez-vous, de par Dieu, vos vies sauves seulement!». — «Vachere! si nous te tenons, nous te ferons bruler!».
212
Journal du siège d'Orléans. 80. — Philippe Mantellier. Histoire du siège d'Orléans. Orléans: H. Herluison, 1867. P. 92–95.
213
Journal du siège d'Orléans. 80. — «Retournez, de par Dieu, en Angleterre! Si non, je ferai que vous serez afflegés!». — Procès. III. 68. — «Ribaude… sorcière…».
214
Louis Jarry. Le compte de l'armée anglaise au siège d'Orléans. 1428–1429 Orléans: H. Herluison, 1892. P. 61.
218
Germain Lefevre-Pontalis. La panique anglaise en mai 1429. Paris: E. Boullon, 1894. — Jean Baptist Joseph Ayroles. La vraie Jeanne d'Arc. Paris-Gaume et cie, 1890–1892. Vol. III. P. 272–274. — Michelet. 227. — «Contra terrificatos incantantionibus Puellae».