«О, Руан, Руан! О, Рим, Рим! — весь мир — как бы тебе не пострадать за меня!» — все еще говорит на вечном Огненном Кресте своем распятая Жанна, «дочерь Божия».
Все еще суд мира над Ним: «Распни!», а над нею: «Сожги или утопи!» Так и сделали тогда: пепел от горевшего тела ее и несгоревшее сердце кинули в Сену. Там оно и доныне, никакими водами неугасимое, сердце Жанны, Святой или Окаянной, — Святой или Окаянной Франции, — этого тогда никто не знал и сейчас еще никто не знает.
В 1432 году, через полгода после казни Жанны, папа Евгений IV пишет судье-палачу ее, Пьеру Кошону, поставляя его в епископы Лизьёские: «Добрых дел твоих благоухание да распространяется все далее».[398] Главное из этих «добрых дел» — «богооступницы», «мятежницы против Церкви», Жанны: «С помощью Божьей осуждена та… чьим ядом отравлен был почти весь христианский мир». А в 1433 году архиепископ Реймский, Жювенель-дез-Урсин, произнося в городе Блуа, откуда начат был Крестовый поход Девы, торжественную речь, в память полководцев, освободивших Францию от английского нашествия, одну только Жанну нечаянно или нарочно забыл.[399]
Церковь ее забыла, но помнил мир. Около 40-х годов XV века прошел слух по всей Франции, что Дева чудом спаслась из огня, жива и снова явится.[400]
Вспомнил ее и король. В 1449 году, взяв Руан и желая снять с королевской чести своей пятно, оставленное на ней приговором 1431 года над Жанной, решил он добиться его отмены, чтобы доказать себе и всему христианскому миру, что не был помазан на царство «еретицей» и «ведьмой». Только Церковь и папа могли постановить пересмотр дела. Но ссориться с англичанами не желал никто из тогдашних пап.[401] Чтобы избегнуть этой трудности, найден был искусный обход: мать Жанны, Изабелла Ромея, и братья ее, Пьер и Жан, пошли с ходатайством к духовным властям о пересмотре дела. Папа Каликст III в 1455 году благословил несколько французских епископов вместе с главным Инквизитором Франции, Жаном Брегалем, начать пересмотр. Всю вину свалили на безответных, потому что тогда уже скончавшихся, епископа Бовезского, Пьера Кошона и промотора Жана д'Эстивэ, чьими будто бы ложными доносами все остальные судьи были «обмануты».[402] Кажется, главным доводом в пользу Девы было то, что эта «смрадная нищенка, слабоумная во всем, кроме своего предназначения», послана была Богом на помощь Франции только «благодаря добродетелям короля Карла VII».[403]
16 июня 1456 года совершилось торжественное «Оправдание Жанны, Rehabilitatio»: приговор 1431 года, объявленный «несправедливым и неосновательным, подлежащим отмене и уничтожению», был на мелкие клочки разорван. Но вместе с жертвой и судьи-палачи оправданы.[404]
Там, где был костер Жанны, в Руане, на площади Старого Рынка, поставлен большой каменный крест.[405] Но, может быть, только тогда, когда этот крест каменный снова сделается Огненным, совершится истинное оправдание св. Жанны — Святой Души Франции.
Слушай, в ночи,
Франция плачет:
«Вспомни!
Снова приди и спаси, кроткая мученица Жанна!
Видишь, руки мои — в цепях…
Лицо закрыто, очи заплаканы…
И величие мое унижено…
Все это сделали дети мои,
Мать свою они покинули…
Снова приди,
Цепи мои разбей,
Освободительница Жанна!»
Эта молитва св. Терезы Лизьёской звучит в наши дни, как еще никогда.
Многие умные и честные люди во Франции уже и сейчас понимают, и, вероятно, понимающих будет с каждым днем все больше, — что заключенный будто бы ради общеевропейского мира военный союз Франции с русскими коммунистами — одно из самых неумных и недобрых дел, когда-либо совершенных не Францией, а теми, о ком она говорит в пророческой молитве св. Терезы как о своих поработителях: «Руки мои — в цепях».
Слишком часто в политике прощается подлость, реже — глупость, но никогда — подлость, соединенная с глупостью, а попытка Европы включить русскую коммунистическую партию как законное русское правительство и равноправную великую державу в систему европейского мира и есть именно такое соединение глупости с подлостью.
Дьявольское чудо Великой войны — то, что побежденная Германия чувствует себя, как победившая Франция, и наоборот. Не надо в тысячный раз повторять бесполезно и безнадежно, что поиски европейского мира в союзе с русскими коммунистами — то же, что страховка от пожара в шайке поджигателей; что никогда не откажутся они от всемирной революции: с этим пришли в мир — с этим и уйдут из мира. А путь к всемирной революции для них вернейший — вторая война. Что же их вдруг испугало в войне? Почему захотели они мира? Если бы не нравственное помешательство Европы, не надо было бы повторять в тысячный раз, что русским коммунистам нужен мир с Европой для войны с Россией, потому что слишком хорошо знают, что если еще не вся Россия, то уже огромная и с каждым днем все большая часть ее хочет войны не с внешним врагом, а с внутренним, ждет ее как знака не для всемирной, а для русской революции; что всякий внешний враг будет для России желанным союзником-освободителем и что нет такой цены, которой она не заплатила бы за свободу.
Да, все это повторять бесполезно: сколько ни повторяй, душа послевоенной Европы тянется к русским коммунистам, как рука старого пьяницы — к водке. Первая потянулась Германия; последняя — Франция.
Чтó будет, если немцы войдут в Париж, знают они; а если русские коммунисты войдут, что будет — этого не знают и об этом не думают, потому что это кажется им невозможным. Да, невозможно, до второй всемирной войны, а что будет после нее — кто знает?
Гибелью всей европейской цивилизации будет вторая всемирная война, — это сознание, может быть, последний проблеск разума в общем безумьи Европы. Но есть нечто более страшное, чем гибель европейской цивилизации, — ее дальнейшее движение по тому же пути, который довел ее до такого умственного и нравственного помешательства, в каком находится она сейчас. Кажется иногда, что нужно и Европе, чтобы прийти в разум, сделать тот же ужасающий опыт, какой сделала Россия. Будет ли он сделан?
Слишком легко, в наши дни, быть зловещим пророком, легче всего отчаяться, — надеяться труднее всего. Но, может быть, об этой труднейшей для нас надежде и сказано: люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную… Когда же начнет сбываться то, тогда всклонитесь и поднимите головы ваши, ибо приближается избавление ваше (Лк. 21, 26; 28)
«Жанна, смерть твоя спасает Францию», по вещему слову св. Терезы Лизьёской.
Все явление Жанны мгновенно, как молния в ночи; но и этого мгновенного света достаточно, чтобы увидеть, чем святая душа Франции, воплощенная в Жанне, могла бы спасти не только Францию, но и всю Европу. Вот почему все, кто это видит, говорят с такой надеждой на чудо спасения, как еще никогда, в эти, не только для Франции, но и для всей Европы, для всего христианского человечества, страшные дни:
Святая Жанна, моли Бога за нас!
Sancta Iohanna, ora Deum pro nobis!
398
Père Henri Denifle et Émile Chatelain. Mémoires de la Société de l'histoire de Paris et de l'Île-de-France. Paris, 1897. XXIV. 14. — «Vade ac bonae famae tuae odor ex laudabilibus actibus tuis latius diffundatur».
401
Ayroles. Ch. IV. — Charles Marie de Robillard de Beaurepaire. Les Etats de Normandie sous la domination anglaise. Évreux: Impr. de A. Hérissey, 1859. P. 185–188.
403
Procès. 314. — Ayroles. 402–403. — Lanéry d'Arc. 247. — «Elle (Jeanne) était abjecte et tres pauvre, et paraissait presque idiote en tout ce qui ne concernait sa mission… Ce n'est qu'aux vertus de son Roi que le Seigneur accorda le secours de la Pucelle».
404
Procès. III. 355. — Amiet. 279. — «Le jugement déclare injuste, mal fondé, inique… cassé et frappé de nullité».