В Москве мне негде погулять. Все знают, когда есть деньга, я гуляю в другом городе, в Цюрихе. Мне там, как и Ленину, очень нравится. Там такое биополе, такой воздух. Но в Москве я отдыхать не могу.
Утверждать, что подобного рода откровения воспринимаются всей аудиторией газеты в качестве свидетельств каких-то нравственных пороков, было бы наивно. Та часть ее, которая входит в бомонд, которая хорошо обеспечена, конечно же, не увидит ничего особенного в том, что кто-то имеет шикарные машины, ногой открывает дверь в кабинет налогового министра, ездит кутить в Цюрих (потому что в Москве «разгуляться» негде) или имеет возможность похвалить таланты своего отпрыска в самом многотиражном издании страны. Другая же часть аудитории — те же учителя, падающие в голодные обмороки от недоедания, шахтеры, пытающиеся с помощью забастовок получить свою «пайку», нищие пенсионеры увидят в подобных откровениях некое глумление «жирующей знати» над бедствующим народом и очередной повод ощутить свое ничтожество, ненужность, несмотря на то что реально они совершали и совершают нужное для страны дело и в большинстве своем не менее талантливо, чем какая-то «звезда» — свое.
Но есть пороки, которые бьют «наповал» практически всю аудиторию. Образец их представлен в рассказе некоего майора милиции М.
Из публикации «Как я возглавил шайку бандитов»
(Жизнь и кошелек. № 6. 1997)
…Сегодня в группировке я не просто свой человек, но и невидимый ее руководитель. Без меня не решается ни один важный вопрос. Приходится трудиться день и ночь: изучать оперативную информацию; при малейшем «наезде» на группировку милиции или прокуратуры уводить оперативников на ложный след; используя служебные возможности, уничтожать конкурентов; доставать оружие; прикрывать торговцев наркотиками из банды; консультировать организацию заказных убийств.
Иногда приходилось участвовать в криминальных разборках, разрабатывать и осуществлять операции по насильственному привлечению денежных средств в кассу группировки, их легализации через коммерческие структуры…
Мое личное состояние составляет более четырех миллионов долларов США. Немалые средства вложены в дело…Теперь у меня приличная тачка, загородный дом, оформленный на тещу… имеется недвижимость за границей… Через неделю я ухожу на пенсию и уезжаю на постоянное место жительства «за бугор».
Такого рода исповеди, конечно же, намного «круче» самораздеваний тех же эстрадных кумиров. Порой по живописанию душегубств, кровавых преступлений они могут переплюнуть иной американский триллер. Мало кто останется равнодушным, читая нечто подобное. Возможно, поэтому такого рода исповедей становится на страницах печати все больше.
Может и должен ли журналист предопределять, какая именно исповедь появится на страницах издания? Вопрос этот, в известной мере, излишен. Поскольку такое предопределение всегда было, есть и будет, хотя журналист может делать вид, что «все в руках автора исповеди». Уже выбор героя, которому газета или журнал предоставит свои страницы, предложенная тема выступления скажутся на его характере.
Важно и то, каким образом готовится исповедь — то ли журналист просто записывает все, что говорит герой, то ли берет у него интервью. Во втором случае участие журналиста может повлиять на содержание выступления в наибольшей мере. И тогда он вольно или невольно берет на себя определенную ответственность за то, что сообщит герой. Поэтому журналисту очень важно не потерять чувство меры в «ориентации» самоанализа «исповедующегося». К сожалению, об этом часто забывают. А иногда «организатор» просто провоцирует своего героя на такие высказывания, которые тот, при здравом рассуждении, возможно, и не вынес бы на суд широкой публики. Так произошло с корреспондентом, готовившим исповедь-интервью (опять же!) Аллы Пугачевой.
Из публикации «Хочу пожить просто женщиной»
(Московская правда. № 1. 1996)
«Вы просто удивительная красавица!»
Это особый вопрос по поводу моей красоты. Мне пришлось очень много работать над этим, потому что родилась я не особой красавицей. Но нужно отдать должное музыке и песням, которые сделали меня. Сцена как волшебница, я на сцене раскрывалась, становилась красивой, это великая вещь для меня.
Автор интервью-исповеди словно не понимает, что высказанное не в личной беседе (что, возможно, могло быть вполне уместным), а на страницах газеты его замечание выглядит элементарной лестью, а ответ на него собеседницы — мелким самолюбованием, отнюдь не украшающим известную певицу, талант которой заключается вовсе не в ее внешности. Кроме того, иной читатель, оценивая эти слова, скажет: «Наверное, Пугачева неважно выглядит, коль журналист ее так нахваливает». Так что, эффект данного выступления мог оказаться отнюдь не тем, на который была рассчитана исповедь.
Разумеется, никто не заставляет журналиста выражать свое мнение по поводу того, о чем рассказывает герой исповеди. Как, впрочем, никто и не запрещает это делать. Некоторые корреспонденты заявляют о своем отношении к тому, о чем повествует «исповедующийся», вполне четко и однозначно. Так, например, поступила Наталья Бояркина, записавшая откровения звезды американской эстрады Лайзы Миннелли «Я живу только ради любви» (АиФ. № 51. 1997). Рассказ певицы о том, зачем и сколько раз она выходила замуж, как была алкоголичкой и наркоманкой и т. п., журналистка резюмирует следующими словами: «О своих пороках Лайза рассказывает людям не стесняясь. У нее нет по этому поводу стыда и раскаяния. Что было, то и было… Уж если звезды всегда на виду и как бы под лупой, зачем казаться лучше, чем ты есть?» (выделено мною. — А.Т.).
Как видим, корреспондентка вполне солидарна с тем, что стыд и раскаяние в своих пороках — вещи не обязательные для человека, по крайней мере для эстрадной звезды. Позиция выражена предельно ясно. Но таким образом журналисты, «организующие» исповедь, поступают относительно редко.
Довольно часто журналисты дают исповедующимся полную свободу в изложении различных пикантных подробностей личной жизни, мрачных ситуаций и т. д., а сами применяют, так сказать, «фигуру умолчания» по отношению к тому, о чем идет речь в исповеди. Это позволяет, с одной стороны, дистанцироваться от содержания выступлений, а с другой — используя в качестве наживки нечто «жареное», подцепить на крючок определенное число невзыскательных читателей.
Иногда журналисты объясняют свое молчание тем, что пресса, мол, должна давать факты, обнажать язвы общества, а не комментировать их. Пусть читатели сами делают вывод. Но какой вывод может сделать человек, способный его сделать, столкнувшись с «фигурой авторского умолчания» по отношению, скажем, к мерзостям, содержащимся в иной исповеди? Очевидно, он будет звучать так: «Молчание есть знак согласия». В результате наиболее серьезные читатели уходят. Хотя аудитория газеты или журнала, разумеется, может не уменьшаться и даже расти. Но за счет деградированной публики. Что, впрочем, может быть абсолютно безразлично для изданий, ориентированных прежде всего на коммерческий успех.
Чем исповедь как жанр отличается от других жанров журналистики? В «неразвитом», «свернутом» виде элементы самоанализа (главного признака исповеди) можно обнаружить в самых разных публикациях — заметках, корреспонденциях, рецензиях, статьях и т. п., где присутствует личное «я» журналиста. Однако для публикаций этих жанров самоанализ не является целью. Он содержится в текстах постольку, поскольку помогает прояснить какую-то мысль, внести экспрессивное, образное начало в публикацию, показать напряженность ситуации, в которой оказался автор будущего выступления. Когда же самоанализ перерастает из подсобного фактора в одну из главных целей публикации, то тогда и возникает своеобразный и вполне самостоятельный жанр — исповедь.
РЕКОМЕНДАЦИЯ (СОВЕТ)