Вновь присоединившись к Фрэнку, который стоял у окна, Ник увидел, что Саммер стала медленно подниматься по дороге, спотыкаясь и пиная попадавшиеся под ноги мелкие камешки. В одной руке она держала сумку, в другой – шляпку. Именно в этот момент какие-то смутные воспоминания стали просыпаться в голове Сейбра… Вот он сидит в дальнем углу душного кабака. Вокруг него собирается все больше людей, отчего воздуха становится все меньше. Он пьян. Сильно пьян. Долгая дорога в Литтлтон предоставила ему немало времени на то, чтобы подробно остановиться на своих ошибках. Люди, которые глядели на него из дверей и окон каждой лавки, из каждой повозки, с каждого седла. За его спиной не умолкал шепоток. Судачат. Осуждают. За тем мокрым столом, под воздействием выпитого эля, он мог сделать все, о чем его попросят, лишь бы только его оставили в покое. Решительно все!
И даже жениться на невесте, присланной «по почте»?! Да еще на такой плаксивой? Которая набила свой чемоданчик кружевами.
– Нет, только когда рак на горе свистнет.
На пятую ночь после этого происшествия Ник, как обычно, лежал в своей постели, закинув руки за голову и неподвижно смотрел в потолок. Скоро рассвет. Бетси, чуть похрапывая, спала на подушке в его ногах.
Все его тело – мышцы, сухожилия и даже кости – невыносимо ломило. Такое всегда бывало с ним, когда наступала пора стрижки овец, пора, когда крайнее физическое напряжение становилось единственным способом существования. Он попытался подсчитать в уме, сколько овец они с Фрэнком уже успели остричь, но вскоре запутался. Речь шла о сотнях. И еще сотни ждали своей очереди. Впереди было предостаточно дней и ночей, наполненных противным, скрипучим блеянием. Запах овечьего раствора, приготовленного из горячей воды с табаком и серой, казалось, навсегда въелся в его кожу. А может, все дело в том, что эта резкая вонь проникла к нему прямо в мозг, в память и уже никогда не отпустит его?.. Ник застонал от мысли, что в его жизни больше не будет ничего другого, кроме запаха овечьего раствора…
Еще темно. Сбросив простыню, спустив ноги с кровати Ник постарался сфокусировать все свои мысли и все свое внимание на работе, которая предстоит ему утром… Но эти мысли перебивало видение девушки с каштановыми волосами в белой ночной рубашке, украшенной лентами из розового атласа. По спине молодого человека пробежали мурашки. Какого черта?! Что она о себе возомнила?! Как смела появиться около его дома в этой идиотской шляпке с птичьим пером?! Неужели она и впрямь рассчитывала, что он попадется на крючок 0'Коннелла?
Нет никаких сомнений в том, что ее задачей было втереться к нему в доверие, вторгнуться в его жизнь, утвердиться в его доме, а со временем уговорить его уехать с этой земли. А если это еще не все? Возможно, они с 0'Коннеллом задумали… убить его! Она как жена унаследовала бы все его имущество и передала бы землю 0'Коннеллу.
Ник едва не расхохотался.
Встав с кровати, он натянул на себя штаны, зажег фонарь и отправился в «библиотеку», как он называл крохотную комнатку, располагавшуюся сразу за кухней. Собственно, она скорее походила на более или менее глубокую нишу в стене, в которой хватало места только для грубого соснового письменного стола. Над столом, по стенам он повесил полки, забитые книгами, большинство из которых было посвящено овцам: «История овцеводства» Альдермана, «Паразиты и овцы» Спенсера, «Начальный курс пастуха» Уикерсхема, «Кастрируем вашего барана» Волфа. Здесь же он хранил свой гроссбух, канцелярские принадлежности, почтовую бумагу и металлическую шкатулку, в которой лежал пистолет и несколько окаймленных серебром карточек его отца, досточтимого Байрона Сейбра, графа Честерфилда и старшего брата Кристофера.
«Библиотеку» он содержал в образцовом порядке. У Николаса Сейбра хватало недостатков, но в этом он был безупречен.
Опустившись на стул, он отставил фонарь в сторону и протер глаза. Головная боль сконцентрировалась в районе затылка. Веки драли глазные яблоки как наждачная бумага. Вот уже два дня он был так занят стрижкой овец, что не мог выкроить минутки и побриться: Фрэнк последнее время неважно себя чувствовал и был пока плохим помощником. Большинство фермеров-овцеводов, имеющих подобные по численности стада, нанимают по десять двенадцать работников, которые пашут по четырнадцать часов в сутки! Самое важное – успеть с шерстью в Литтлтон раньше других и сорвать главный куш. Тот, кто приехал раньше других, загребает деньги лопатой за каждый тюк шерсти. Опоздавшие довольствуются остатками.
Ник понимал: чтобы сохранить свою ферму, он должен получать самую высокую цену за шерсть.
Проклятые овцы! Черт бы побрал этих паршивых овец вместе с их вонючим раствором, нескончаемым блеянием и острыми копытами, удар которых ранит человека не хуже ножа! Черт бы побрал эту страну, где человек не может нанять ни приличного эконома, ни приличного повара, где все без исключения слуги привыкли считать себя лучше своих хозяев…
«А разве ты сам не считал так же, когда нанимался на работу к Бену Биконсфильду?» – насмешливо напомнил ему внутренний голос.
Ник сжал голову ладонями, припоминая первые буйные месяцы, проведенные в Новой Зеландии. Гнев и унижение снедали его. Ник, с его взглядами на жизнь и его происхождением, был вынужден с готовностью откликаться на зов человека, который мало чем отличался от грязного английского крестьянина.
Однако со временем новые заботы вытеснили из его сердца возмущение и ярость. Николас навсегда запомнил тот момент, когда впервые осознал, что злоба больше не душит его. Однажды, во время стрижки овец он неудачно схватился за большие ножницы и острым лезвием распорол себе руку. Крови было очень много. Клара, жена Бена, взвизгнула и потеряла сознание, а Ник ничего не почувствовал. Ни страха, ни боли. Он стоял, спокойно глядя на красные струйки, и думал: «Может это моя смерть?..»
С тех самых пор всепоглощающий труд заменил Николасу эмоции. Успех не приносил радости, а неудача не вызывала отчаяния. Осталось только ощущение… бытия. День за днем. Месяц за месяцем. Николас оказался заложником такого образа жизни, чувствуя себя нисколько не лучше любого узника-одиночки с пожизненным сроком. И вдруг…
Пять дней назад возле его дома появилась девчонка, пришедшая из мира, который он давно покинул. Ей бы одеваться по рекомендациям журналов мод, а она оделась словно с чужого плеча. Ее ночная рубашка что-то всколыхнула в его душе, и это ощущение удивило его. Он неподвижно стоял в дверях своего дома, смотрел в ее фиалковые глаза и чувствовал себя человеком, ожидающим вынесения приговора.
– Доброе утро, – раздался у него за спиной бодрый голос Фрэнка. – Кофе вскипел. Полагаю, мы сегодня можем пораньше приступить к стрижке.
Ник вышел из-за стола и повернулся к Фрэнку лицом. Он как бы впервые увидел этого человечка-гнома, выглядывающего из-за двери. На нем была рабочая одежда: синяя рубаха и коричневые штаны. Мундштук трубки торчал из нагрудного кармана. Ник знал, что, как только он разольет по чашкам дымящийся кофе, Фрэнк закурит свою первую за день трубку и небольшой дом овцевода сразу затянется плотным облаком ароматного табачного дыма.
Фрэнк Уэллс отличался кривляющейся кривоногой походкой и растянуто-медленным техасским выговором. Ему нравилась роль пастуха в хозяйстве Ника. Он не задавал своему работодателю вопросов, но и сам не любил распространяться о своем прошлом, если не считать, конечно, полуанекдотичных побасенок о том, как он выкручивался из различных несчастных случаев, аварий и передряг, которых по его словам, в его жизни было предостаточно.
Когда Ник впервые увидел его, Фрэнк шлялся по Крайстчерчу в рубахе линяло-кремового цвета и помятой шляпе. Горожане сразу решили, что он «бездельник», «развязный хам», «дурачок», «озлобленный обормот». Впрочем, подобные характеристики относились ко всем типам вроде Фрэнка, у которых не было ни постоянного жилья, ни постоянного заработка.