– Это все работы вашего мужа?
– Нравится?
– На них очень точно изображена Эс-Сувейра.
– По крайней мере, крыши Эс-Сувейры.
– А улицы он тоже будет рисовать?
– Это у него надо спросить.
– Быть замужем за таким талантом… Ваши дети…
– У нас нет детей.
Теперь Сорайя смутилась так, что сквозь землю готова была провалиться.
– Пока нет, – быстро добавила я.
В ее лице отразилось несказанное облегчение.
– Извините, – промолвила она. – Мое любопытство непростительно.
– Это вряд ли можно назвать любопытством.
– Мой вопрос был неуместен. Хотя я знаю, что на Западе супругам не обязательно заводить детей.
– И то верно. Мой первый муж детей не хотел.
– Поэтому вы от него ушли?
– И поэтому тоже.
– Понятно…
– Но Пол очень хочет, чтобы у нас были дети.
Сорайя, казалось, обрадовалась.
– А раньше детей у него не было? – спросила она и тут же добавила: – Или это тоже неуместный вопрос?
– Да нет, вовсе нет, – успокоила я ее.
– В Марокко люди женятся прежде всего для того, чтобы завести детей.
– И ты так считаешь?
Сорайя поразмыслила с минуту.
– Как я «считаю» и как на самом деле… это две разные вещи.
В первые десять дней занятий с Сорайей наши диалоги, не касающиеся французской грамматики, превращались в интригующие партии в словесный пинг-понг, в ходе которых ее врожденная осторожность и воспитанная культурной средой сдержанность зачастую вытеснялись крайним любопытством, причем ее интересовали не только факты моей биографии, но и как вообще женщина вроде меня живет в современной Америке. Между нами быстро установились доверительные отношения, хотя лишь только во вторую неделю занятий Сорайя стала приоткрывать завесу своей личной жизни. Очень скоро я поняла, что пребывание во Франции полностью изменило ее сознание и что она не горела желанием вернуться в Марокко.
– Значит, учась в университете, вы жили в самом кампусе? – удивилась Сорайя, когда я поведала ей, что уехала из дому получать образование в Университете штата Миннесоты.
– А разве во Франции или здесь как-то иначе? – спросила я.
– В Марокко, если едешь учиться в другой город, родители договариваются, чтобы ты жила у родственников.
– А когда ты училась в Лионе?
Сорайя плотно сжала губы.
– В Лион мне разрешили поехать только потому, что там живет мой дядя по отцовской линии, Мустафа. Они с женой уже тридцать лет там обитают. У него свое такси, он неплохо зарабатывает; она преподает в лицее. Так что они оба в какой-то степени вполне ассимилировались. Во всем, что не касается их обязанностей опекунов по отношению к своей племяннице из Эс-Сувейры. Весь год, что я у них жила, мы вели противоборство. Особенно когда они узнали, что я хожу на занятия не в хиджабе и даже переодеваюсь дома у одной из подруг. А о том, чтобы задерживаться допоздна, что, собственно, и стало происходить, когда в моей жизни появился Фабьен…
– Кто такой Фабьен? – спросила я. Но в это самое мгновение с балкона вышел Пол, направлявшийся в ванную, и наш откровенный разговор оборвался.
Чуть позже вечером, сидя вместе с Полом в небольшом ресторане, который полюбился нам с первых дней, я рассказала ему, что Сорайя упомянула некоего француза, с которым, как я подозреваю, она встречалась, когда год жила в Лионе.
– Мечта всех образованных марокканских женщин, – заметил Пол. – Встретить уроженца Запада, который увез бы их отсюда.
– Говоришь так, будто у тебя по этой части большой опыт.
– Разве я намекал на то, что у меня есть подобный опыт?
– Но у тебя же наверняка были марокканки, когда ты жил здесь.
– Что навело тебя на эту мысль?
– Потому что ты и сейчас очень привлекательный мужчина, а в молодости, должно быть, и подавно был красавцем. Наверняка тесно общался со своими коллегами-художниками, вращался в кругу богемы Касабланки, ведь так? Разве среди вас не было какой-нибудь милашки, которая занималась абстрактной живописью и…
– К чему ты клонишь?
– К тому, что я хочу тебя прямо сейчас.
Часом позже мы лежали в постели в своем номере и, обвивая друг друга руками и ногами, сливались в самой невероятной метрономической симметрии. Пол шепотом клялся мне в любви, обещая чудесное будущее, не омраченное тенями прошлого. А я что? Конечно, я тоже признавалась ему в любви. В любви самой подлинной и настоящей, какую я только знала.
После, когда мы отдыхали, лежа в тесной близости, соединив руки, я проронила:
– Может быть, сегодня получилось.
Потому что наше соитие произошло точно в середине моего цикла. И потому что сегодня вечером наш обычный уровень пылкой страсти поднялся до головокружительных высот.