Я пошел утром проверять часовых.
— Вы не видели Дорохова? — спросил я первого попавшегося мне узкоглазого солдата, волосы которого отливали на солнце красным золотом.
— Он, однако, туда дальше будет, — ответил тот, показывая рукой вправо. — Так я говорю, Степан? — спросил он подчаска, словно не доверяя себе.
— Кажись, так, — кивнул головой подчасок, — туда же, вправо.
Я пошел в указанном направлении и добрался по окопу до соседнего ротного участка. Дорохова нигде не было видно. Пришлось вернуться обратно. Вдруг из-за речки щелкнул выстрел. Таких одиночных выстрелов бывает так много, что на них не обращаешь внимания. Но этот прозвучал почти над самой головой.
Я шагнул за выступ и остановился как вкопанный: рыжеволосый часовой лежал на дне окопа в огромной луже крови... А его товарищ, бледный, взволнованный, смотрел в окошечко бойницы, желая, видимо, узнать, откуда был сделан выстрел.
— Отойди от бойницы! — крикнул я ему.
— Нет, не в окно его вдарило, — сказал он мне. — Только вы ушли, а он и говорит мне: «А ведь мы командиру неправильно указали, не там Дорохов, а вон где». И зачем-то взял да и высунулся из окопа, его и стрелили.
Пуля попала в висок. Убитый лежал белый как полотно. Странное впечатление произвело на меня это событие... Мне было страшно не оттого, что и меня, и другого могут вот так же здесь, в окопах, убить, как убили часового, а оттого, что ни у меня, ни у других не было особого страха, все было так обыденно и просто. Вот только сейчас человек разговаривал, был живой, и вот уже нет его. И никого это не трогает, и никому до этого дел нет... Вскоре я нашел Дорохова и разговорился с ним.
— Разве можно убивать людей так просто, ни за что ни про что? — воскликнул я. — Кто убивает, может и сам поплатиться головой.
— Поди достань его, — указал Дорохов рукой за реку.
— Ты думаешь, тот убил, кто стрелял, а не тот, кто приказал?
— Да, тут действительно... надо думать... — тряхнул головой Дорохов.
— Как же не думать! Вот в наступление пойдем, сколько народу опять поляжет. А за что? За чьи интересы? Кому это надо? Крестьянину, рабочему? На той стороне в окопах такой же крестьянин и рабочий, и так же эта война ему не нужна. Кому же она необходима?
Дорохов, потупившись, внимательно слушал. Потом, посмотрев по сторонам, сказал мне почти шепотом:
— Про это у нас каждый знает, но боится говорить, даже в мыслях такое держать не хочет. Потому что по головке за это не погладят.
— Вот от этой-то боязни и гибнут люди, — убеждал я. — Не нужно бояться. Надо говорить, разъяснять. Ведь вы же знаете друг друга. Кто ненадежный, с тем, конечно, надо быть осторожным.
— Правильно!.. Есть такие, как вон этот... Мокрецов.
Я оставил ему «Окопную правду» и велел почитать ее солдатам, а что будет непонятно, спросить меня или Рамодина.
2
...Был солнечный день. Ночью мы сменили позиции и решили сходить с Рамодиным в баню. Буйно цвел придорожный кустарник мелкими розовыми цветами, разливая по долине медовый запах. Жужжали пчелы, порхали бабочки, над водой стаями носились воздушно-крылые стрекозы. Только мы перешли по гладким мостикам реку, как недалеко от берега у дороги увидели холмик с большим дубовым крестом. На нем была надпись: «В. И. Энгельгардт, капитан 36‑го Сибирского стрелкового полка. Убит 1 марта 1917 года».
— Догадался-таки вовремя подохнуть, — усмехнулся я, посматривая на друга.
— Его порода не из догадливых, — сказал Рамодин. — Посмотри-ка на дату. Это произошло на третий день после переворота. Значит, кто-то поторопился раньше нас вогнать в него пулю... Жаль, что не я. Очень жаль!
А кругом цвела повилика, пестрели еще какие-то цветы — большие и пышные.
В бане никого не было. Мы мылись вдвоем. Собственно, это и не баня, а какая-то железнодорожная постройка. Но в ней устроили и полок, и каменку, и воды сколько хочешь. Потолки высокие, и окна во всю стену: светло, просторно.
Я сообщил Рамодину о моем разговоре с Дороховым.
— А я уже давно солдатам газеты дал, — сказал Рамодин, намыливая голову, — очень интересуются. Один тут есть очень дотошный — Зинченко. Прочитал он «Окопную правду» и говорит: «Вот и выходит: кому от войны прибавка, а нам удавка». В ротных комитетах ребята толковые подобрались, но вот в полковом комитете председатель эсер, а члены соглашатели, — продолжал Рамодин.
— В дивизионном такая же плесень, — подтвердил я, — Поручик Закржевский — племянник того лидера, который к нам приезжал... Но если солдаты раскусят, что это за фрукты, они их выплюнут и ногой разотрут.