— Ты, товарищ Рыжков, околесицу нам не городи, ты здесь человек новый, не понимаешь...
— Я тоже четвертый год на фронте, вшей-то немало накормил, — перебил Рыжков. — Разве волк когда жалеет ягненка, разве богатый поймет бедного, разве офицер заступится за солдата? Что-то не видали мы этого за четыре года.
— Ты у нас человек новый, — не отступал от своего Бударин. — Наших делов не знаешь. У тебя так получается — все кошки серы, и офицеры все сволочи. Это верно, что кое-какое офицерье нас предает и продает. Вот недавно поручик Поздняков гранатки новые ездил изучать. Только гранатки эти самые он в руки не брал. По штабам мотался: у Корнилова был, у Духонина, у Дроздова. Зачем? Что ему там надо? — Бударин обвел слушателей большими серыми глазами, как будто искал кого-то. — А вот зачем: начальство наше все примеривается да прицеливается, как бы побольнее да за какое место укусить солдата. Это мы понимаем; и тут ты не ошибся, товарищ Рыжков, — волк не жалеет ягненка. Но наш командир, Михаил Григорьевич Рамодин, за солдат горой стоит. Из-за нашего брата и страдает. Из-за этого его не нынче — завтра на расстрел могут повести. Это как же, товарищи, получается? Неужели нам в стороне быть?
— Не можем мы в стороне, — поддержал его Дорохов. — За дело надо браться. Винтовку на руку, товарищи, и марш-марш! Так я говорю? — обратился он ко мне.
Я, конечно, поддержал Дорохова, добавив, что действовать надо решительно и смело.
— Идите в роты, — сказал я, — поднимайте людей!
Через полчаса первая и вторая роты, захватив пулеметы и винтовки, двинулись к штабу дивизии. А третья рота оцепила сарай, в котором собрались на праздник офицеры полка.
3
Рассказывают, прямые и смелые ответы Рамодина, которые давал он на суде, не могли понравиться тем, кто судил его.
— Это выродок какой-то! — кричал председатель суда — командир артиллерийского дивизиона, бегая из угла в угол после того, как конвойные вывели подсудимого из комнаты.
— Да, с такими людьми разговаривать трудновато, — брюзгливо бурчал член суда, пожилой неопрятный капитан.
— Негодяй, он еще смеет оскорблять нас: «Я не признаю вас за судей. Мы сами вас скоро будем судить!» Каково? А?! Расстрелять такого мерзавца.
— Стоит ли волноваться? — успокаивал председателя капитан. — Одним большевиком больше, одним меньше, что от этого изменится?
— Вы не либеральничайте, капитан, — строго сказал другой член суда — поручик Закржевский с длинными тонкими, как у скелета, пальцами, — если одним негодяем будет меньше, это уже немалое дело, капитан...
— Я его спрашиваю, — продолжал горячиться председатель, то и дело прикладывая к подстриженным усикам белый надушенный платочек, — вы член социал-демократической партии? «А вам, говорит, какое дело?» Ну не хам ли, не мерзавец ли?
Начальник дивизии уехал на полковой праздник и поручил наблюдение за судом начальнику штаба, который, сидя в соседней комнате, внимательно слушал, что происходило на суде в присутствии подсудимого и после его ухода.
Так же внимательно, затаив дыхание, слушали судебное заседание из другой комнаты солдаты — писаря штаба. Как у начальника дивизии, так и у судей чувствовалась неуверенность: боясь солдатского гнева, никто не хотел брать на себя ответственность за смертный приговор Рамодину. Поэтому-то начальник дивизии с большой охотой и направился на полковой праздник, надеясь, что неприятная процедура будет закончена в его отсутствие и все об этом инциденте скоро забудут.
Председатель суда в другое время мог бы и, глазом не моргнув, собственноручно пристрелить Рамодина, но теперь непрестанно думал: а кто будет, в случае чего, в ответе за смертный приговор — высшее начальство или он, председатель? Ведь обстановка могла измениться.
Поручик Закржевский, человек с выпуклыми белесыми глазами, вообще никогда ни о чем не думал и считал этот недостаток своей доблестью. Брюзгливый же капитан хотя и думал, разбираясь в событиях по-своему, но не посмел отказаться от членства в суде, полагая, что его отказ начальник дивизии сочтет за нарушение дисциплинарного устава. И когда капитан услыхал смелые ответы подсудимого и увидел, что тот не боится суда, он заколебалcя и начал искать возможности, если не совсем отменить, то хоть как-нибудь смягчить приговор.
Начальник штаба, высокий, представительный полковник, желая подбодрить судей, вышел из своей комнаты и горячо убеждал их:
— Господа, либерализм сейчас неуместен. Подсудимый не отрицает своей преступной деятельности. Виновность его доказана: братание проводил, листки возмутительного порядка распространял, боевых приказов во фронтовых условиях не выполнял. Уже за каждый этот проступок в отдельности он заслуживает расстрела. Для чего же тогда введена смертная казнь? Если мы не применим ее к большевикам, они к нам ее применят.