— Давай сюда. Я приму, — ответил Зинченко.
— Мне приказано лично начальнику дивизии вручить.
— Дурья ты голова, хоть и казак, — захохотал Зинченко. — Що ты, не бачишь, кто теперь начальники? — И он указал на солдат.
Пакет вскрыли. Командир корпуса сообщал начальнику дивизии, что в некоторых полках идет сильное брожение, даже происходят бунты, солдаты забирают власть в свои руки. Необходимо усилить охрану штаба дивизии, приказывал командир корпуса, в случае нападения мятежников держаться до подхода подкрепления...
— Передай своему генералу, — сказал Зинченко, бросая пакет в угол, — чтобы катился он из штабу к бисовой матери. Опоздал твой генерал...
— А я и не шибко об этом плачу, — отозвался казак, — мне что? Я на службе. Пошлет кто куды, я и еду...
— А если тебя пошлют батьке с маткой башку оторвать, ты как тогда будешь?..
— Такое не бывает. А если пошлют, так не возрадуются.
Солдаты рассмеялись: хороший мужик, только несознательный. И отпустили казака обратно.
Солдаты других полков дивизии, узнав о том, что произошло в штабе, тоже арестовали своих офицеров и выбрали командиров из солдат. Из штаба корпуса прислали было «на усмирение» два батальона и казачью сотню, но они отказались стрелять.
Начались непрерывные осенние дожди, слякоть, грязь. Обозы вдруг куда-то исчезли, дороги опустели. Солдаты стали разъезжаться по домам: мешок за плечо, винтовку в руки и на поезд. Война кончилась без мира. У нас на душе было празднично. Никто больше к нам в дивизию не приезжал, никто не уговаривал, не угрожал. Штаб корпуса как будто не существовал. Посылали туда нарочного. Вернулся ни с чем. Оказалось, штаба нет. Делали запросы в штаб армии, в штаб фронта — никто не отвечал. Произвели учет военного снаряжения: у нас оказалось много пушек, снарядов, не пустовали и продовольственные склады. Мы с Рамодиным послали в Москву Георгию Петровичу Нератову запрос: как нам быть?
Он ответил нам незамедлительно телеграммой, в которой говорилось:
«Поздравляю вас, товарищи, с великой пролетарской революцией. Временное правительство арестовано. Керенский бежал. Вся власть перешла народу, Совету Народных Комиссаров во главе с Владимиром Ильичем Лениным».
Долгое и несмолкаемое «ура» гремело в нашем полку, когда мы прочитали солдатам эту телеграмму.
Первый декрет Совета Народных Комиссаров был о мире. Начались переговоры с немцами о перемирии. Комиссия по ликвидации Румынского фронта предложила нам все военное имущество перевезти в пограничный городок.
Чуть только дороги под ветром и солнцем провяли, мы начали собираться в путь — туда, на восток, в Советскую Россию.
Мы сидели в кабинете начальника дивизии и по карте намечали свой маршрут. В окошко светило солнышко, и было не по-осеннему тепло и светло. Откуда-то вылетела бабочка-крапивница. Попорхав по комнате, она села на стол против Рамодина и покачивала крылышками.
— Смотри, бабочка, — удивился Рамодин, — откуда?
— Думаю, не иначе как делегатом явилась к нам из своей части, — пошутил я. — Так, мол, и так, товарищ начальник дивизии, прибыла в ваше распоряжение.
— Микола, идол! — схватил меня в охапку Рамодин. — Хорошо жить на свете, когда есть друзья, когда едешь домой и никто тебя больше за глотку не берет. Сами мы теперь хозяева. Ты чувствуешь?
— Но, но, — отстранял я друга, вырвавшись из его объятий, — полегче выражай свои восторги. Что это за фамильярность такая? Я тебе кто?
— Извините, товарищ начальник штаба! Это вот делегат виноват, — показал он на бабочку.
— То-то делегат. А позвольте узнать, товарищ начальник дивизии, который вам годок миновал?
— А к чему это?
— Не мешало бы вам, пожалуй, этак лет с пяток еще за партой посидеть, поучиться немного...
— Ах, Микола, Микола, а ведь действительно в наши годы только бы и учиться да университет бы кончать, а тут смотри, чем пришлось нам заниматься. Вот и останемся мы недорослями.
— Не останемся. Приедем в Москву — поступим в университет. Будем вместе учиться...
Сколько раз мне приходилось с удивлением замечать: когда сердце мое при неожиданном несчастье, собрав все свои маленькие силы, так же неожиданно подносило мне дорогой подарок, я, измученный, усталый, вдруг чувствовал себя здоровым, счастливым и жизнерадостным, весь окружающий меня мир представлялся как бы преображенным какой-то волшебной сказочной силой. И я видел вокруг великую красоту и великий смысл жизни. А когда приходило настоящее счастье, то и говорить нечего!
И вот теперь, когда сердце мое переполнено радостью оттого, что наконец восторжествовала справедливость, сбылась, стала явью древняя великая мечта людей о счастье, я с легким сердцем мог сказать совсем немного: «Вот и прекрасно! Вот и замечательно! Теперь-то мы поживем! Теперь-то мы поработаем!»