— Входите, входите, молодая леди, — приветствовал Филаделфию Макхью, когда она переступила порог его офиса на втором этаже Торговой биржи, расположенной на Ройал-стрит. — Вы мисс Хант, не так ли?
— Да. Филаделфия Хант, — ответила она, пересекая комнату и усаживаясь в кожаное кресло перед его столом, на которое он указал ей.
— Я чрезвычайно счастлив видеть вас у себя, — продолжал Макхью, огибая стол, стоявший возле высокого открытого окна.
Филаделфия проследила за его взглядом и увидела за окном высокие магнолии, за которыми сверкала гладкая поверхность Миссисипи.
— Вам что-нибудь приготовить? — спросил он, указывая на серебряный поднос, стоявший на передвижном столике. — Какао? Cafe an lait? (Кофе с молоком? (фр.).)
— Да. Было бы чудесно выпить чашечку кофе. — Филаделфия оглядела хорошо обставленную комнату, отделанную панелями красного дерева, инкрустированными кедром. Тяжелая мебель здесь соседствовала с легкими столиками в стиле эпохи Людовика XVI. Внимание Филаделфии привлекла великолепная коллекция китайского фарфора.
— Я вижу, вы коллекционер, мистер Макхью, — сказала она, разглядывая стоявшие на каминной полке две статуэтки мейсенского фарфора.
— Я дилетант, — ответил он, протягивая ей чашку кофе.
— Мой отец тоже был коллекционером. Похоже, у вас много общего.
Макхью, не переставая улыбаться, прищурившись, посмотрел на нее.
— Помнится, вы говорили, что он банкир.
— Был. Он умер.
— Примите мои искренние соболезнования, мисс Хант. — Филаделфия невозмутимо разглядывала Макхью.
— Я знаю вас. Вы приезжали в Чикаго, когда я была маленькой девочкой. Вы привезли мне леденцы, мятные лепешки и куклу в платье из шотландки. Это цвета клана Макклаудов?
Макхью вздрогнул. Дрожащей рукой поставил чашку на блюдце, кофе расплескался и обжег ему руку. Он улыбнулся и вытер руку льняной салфеткой.
— Я должен был вспомнить вас. Когда же это было, мисс Филаделфия? Десять лет назад?
— Тринадцать. Рождество тысяча восемьсот шестьдесят второго года.
Оправившись от изумления, он кивнул.
— Роковое время для всех нас. Юг был охвачен войной, промышленность в руинах. — Он печально улыбнулся. — Я по рождению и убеждениям — южанин. Мой дом — Чарлстон. Во время большого пожара человек обязан что-то делать. До войны мы с вашим отцом были друзьями. Мы оба занимались коммерцией.
Макклауд избегал прямого ответа на вопрос, но Филаделфия решила запастись терпением. Рано или поздно он непременно проговорится.
— Вас, наверное, удивляет, почему я изменил свое имя, так же как меня удивляет, почему вы пришли сюда. — Он взял в руки чашку. — Откровенно говоря, найдутся люди, которые бы дорого заплатили за информацию, которой вы владеете.
— За ваше настоящее имя? Почему оно представляет такую ценность?
Макклауд недружелюбно посмотрел на нее, и его лицо моментально сделалось непроницаемым.
— Почему? Потому что Юг проиграл войну, моя дорогая. Победителей часто клеймят как преступников, забывая о доблести, с которой они вели войну. Мне пришлось сменить имя и место проживания. Я должен был подумать о семье. У меня дочь примерно вашего возраста. В войну я потерял двух сыновей и все до последнего цента. Я остался без средств и с разбитым сердцем. Вам не кажется, что на мою долю выпало слишком много?
— Год назад вы писали моему отцу.
Такое грубое вмешательство в его речь смутило Макклауда, но тон его оставался вежливым:
— Писал? Возможно. Ну и что из этого?
— В своем письме вы говорили о смерти мистера Ланкастера из Нью-Йорка.
— Значит, Уэнделл рассказал вам об этом. Вот уж чего я не ожидал от него. Что именно вам известно?
Филаделфия промолчала. Ей нужно многое выведать у Макклауда.
— Мой отец покончил жизнь самоубийством четыре месяца назад, зажав в руке ваше письмо.
— Проклятый дурак! — воскликнул Макклауд, думая о письме. Извиняющимся жестом он поднял обе руки. — Простите за грубость, девочка. Но человек должен научиться жить с грузом совершенных им ошибок, как он живет со своими победами, иначе горе раздавит его. Мне печально слышать, что ваш отец избрал этот путь, чтобы убежать от проблем.
— Почему кому-то понадобилось губить моего отца?
— Что вы хотите этим сказать?
— Моего отца погубили намеренно. Его вовлекли в дело, которое дискредитировало его и разорило банк.
— Вы уверены? — искренне удивился Макклауд. — Многие банки разоряются, спекулируя ценными бумагами. Я это хорошо знаю, так как сам не гнушаюсь спекуляции.
— А вы принимали участие в той афере, которая погубила его?
Густые рыжие брови Макклауда поднялись вверх.
— Нет. Если бы он попросил моего совета, — а он этого не сделал, — то, возможно, мне бы удалось отговорить его от неверного шага. Мы долгое время были большими друзьями и партнерами. С конца сороковых мы не расставались. Он раньше меня стал богатым, но зато потом я догнал и перегнал его. Мы были большими прохвостами, скажу я вам. Мы влезали во все и ничего не боялись. Фортуна улыбалась нам, мисс Хант. В свое время ваш отец был настоящим тигром.
— Он, должно быть, нажил себе много врагов, — спокойно заметила Филаделфия.
— Каждый мужчина его положения имеет врагов. Уж не хотите ли вы сказать, что он стал жертвой мести?
Филаделфия вынула из сумочки письмо и протянула Макклауду. Он внимательно прочитал его и посмотрел на нее.
— Это какая-то глупая шутка.
— Мой отец, умер, держа в руке три письма: это, письмо Ланкастера и ваше. В вашем письме упоминаются бразильцы и говорится о том, что не стоит ворошить прошлое. В письме мистера Ланкастера упоминается о возмездии за старые грехи. В этом письме речь идет о могилах и наказании. Какая связь между всеми письмами, мистер Макклауд? Что такого сделал мой отец?
Макклауд поднялся, выругался, подошел к окну и, встав спиной к Филаделфии, стал глядеть на улицу.
Филаделфия выжидала, когда он снова повернется к ней лицом. Он что-то знал! И тут она внезапно поняла, что он скажет совсем не то, что ей хочется услышать.
Он медленно повернулся, лицо его было хмурым. Затем направился к дальней стене, на которой висела картина. Он сдвинул ее с места. За картиной был сейф. Макклауд набрал шифр и открыл дверцу. Засунув внутрь руку, он вынул бархатный мешочек с золотыми тесемками, подошел к Филаделфии и открыл его.
— Протяните руку, молодая леди. Только будьте осторожны, он гораздо тяжелее, чем кажется.
Филаделфия протянула руку. Он вытащил из мешочка какой-то предмет и вложил его ей в руку. Огромный небесно-голубой прозрачный камень занял у нее всю ладонь.
— Этот камень называют Голубая Мадонна. Догадываетесь почему? — Когда Филаделфия покачала головой, он осторожно взял ее за локоть и поднял с места.
— Подойдите к окну. Встаньте здесь. А теперь поднесите его к глазам. Что вы видите?
Какое-то время они ничего не видела, кроме блестящей шероховатой поверхности необработанного камня. Но когда лучи света преломились в нем, она различила призрачные очертания женского лица: изящный высокий выпуклый лоб, узкий нос, нежный изгиб подбородка.
Филаделфия широко раскрытыми глазами посмотрела на стоявшего рядом с ней мужчину.
— Это удивительно. Я вижу там женский лик.
— Это мадонна голубого камня — Голубая Мадонна. Так по крайней мере называли ее жители бразильских деревень, которые нашли ее. Камень бесценен не только потому, что это голубой топаз редких размеров, но еще и потому, что является культовой святыней.
— Я помню, что вы предлагали его моему отцу, когда приезжали к нам на Рождество.
— Я хотел продать его вашему отцу, — поправил Макклауд. Его лицо помрачнело. — В войну я потерял все. Мне нужно было перевезти семью на Запад, и я нуждался в деньгах. Но Уэнделл даже не дотронулся до него. Он дал мне несколько долларов и сказал, чтобы я убирался.
— Почему?
Макклауд взял у нее топаз и положил его обратно в бархатный мешочек.