К счастью, в доме нашлась еще не остывшая вода, но все равно почему-то холодно, ужасно холодно. Не помогает даже полотенце. Надо быстренько одеться. Но от холода нет никакой возможности добраться до платяного шкафа… Хватаю мамин халат (весь блестящий-блестящий и сине-голубой). Дрожа, закутываюсь в него. Долго-долго сижу, млея от тепла и блаженства. Спать – как хочется спать. Силюсь открыть глаза и еще увидеть и без того стоящее перед глазами безобразие с кровяным полом, но не могу. Медленно, но неотвратимо засыпаю. Спать, и будь что будет. Спать…
Снился странный сон – совсем не из моей жизни. Будто стою в никогда не виданном прежде одеянии. По крайней мере, наши немцы такого отродясь не носили. Может быть, то что-то от русских? Нет, и у русских такого, думаю, не бывает. Явно что-то иное… неведомое… Из каких-то иных, далеких краев. Я стою перед осколком зеркала и разматываю с головы длинный-предлинный, почти бесконечный белый шарф. Шея подгибается от тяжести монист. Запястья закованы в массивные браслеты, от которых идет множество цепочек, заканчивающихся кольцами на моих пальцах. На мне ослепительно белый балахон. Явно смахивающий на одеяние невесты… Бред какой-то. Но со сном не поспоришь… А тут еще снова, как совсем недавно наяву, оказываюсь без одежды, совсем без ничего. И капает-капает со стыдного места… нет, не красное малиновое варенье, а самая настоящая моя кровь.
Но тут странное видение затмил страшный грохот… Что это? Не могу открыть глаза. Грохот же не умолкает, а лишь наваливается и наваливается на меня, вдавливает все глубже и глубже веки в глазницы. А-а-а… это стучат в дверь… Родители вернулись? Нет, они не стали бы нещадно разносить дом. Это кто-то чужой, явно чужой. Слышу даже голоса, несколько голосов, совсем незнакомых и непонятных голосов. Там, за дверью, сердито кричат не по-нашему. Так и не могу разомкнуть веки, хотя терпение непрошеных гостей уже лопнуло и они готовы выставить дверь. Недетским усилием воли поднимаю себя с кровати и лечу к засову. «Ж-ж-жиг», – проскрипела распахнувшаяся дверь, и в глаза ударил все выжигающий на своем пути свет. Какие-то люди, продолжая на чудом, непонятном языке грозно кричать, оттолкнули меня как пушинку в глубь комнаты и стали заглядывать под кровати, в шкафы, во все углы. Тут только мне стало понятно, что я так и спал в мамином роскошном халате. Поначалу даже на душе отпустило: хорошо, что это не родители, а чужаки… а то досталось бы мне за разбитую банку с вареньем, выпачканную одежду и материн халат. Но незнакомцы с такой злостью крушат все вокруг, что подумалось: уж лучше бы мне досталось от отца, да посильнее. Чужаки кого-то икали: заглядывали под кровати, с треском открывали шкафы, со всего размаху хлопали крышками кованых сундуков, шарили в углах и в чуланах.
За окном уже светало. Синий, пресиний воздух становился все прозрачнее и прозрачнее и наконец появился краешек отчаянно красного, кровавого солнца, которое росло и росло прямо на глазах, в затем безвозвратно закрыло багровым отсветом все окно.
Мне не приходило в голову не только куда-нибудь бежать или звать соседей на помощь, но даже и пошелохнуться. Было понятно: никто и ничто не остановит происходящее.
Наступил момент, когда военные (а сразу видно: все, и те люди, что без формы, военные) несколько остыли и один из них стал что-то отрывисто (настолько отрывисто, насколько возможно на этом странно певучем языке) говорит мне. Мне только оставалось качать головой: дескать, ничего не понимаю… Командир снова рассердился. Лишь один из пришельцев, совсем-совсем молодой, ненамного старше меня, со светлыми волосами и голубыми глазами, посмотрел на меня добрым-предобрым, сочувственным и странно восхищенным и, как показалось, долгим-долгим взором и улыбнулся. Он даже покраснел. Преодолевая робость перед старшими, что-то сказал командиру, показывая на меня рукой. Главный что-то снова прокричал, и с улицы в дом вбежал еще один непрошеный гость. «Где?!. где твои родители?» – строго спросил он на немецком, но с сильным певучим акцентом языке. Мой рот, как уже это бывало миллион раз, открывается, из меня готовы вырваться отчаянные слова о том, что родители уехали в город, губы (так мне явственно кажется) послушно двигаются, но до моих ушей (не сразу догадываюсь) не долетает собственный голос… Будто что-то сломалось во мне. Пытаюсь понять, где произошла поломка – я не слышу?.. или не могу говорить?.. Хочу снова сказать, что родители уехали в гости, но и на этот раз (вижу это по глазам моего неожиданного заступника) осечка.