На Геральд Сквер, там, где Бродвей пересекается с 34-й улицей, были люди. Многие стояли в середине треугольника, вдали от зданий, стараясь увидеть небо. Некоторые сбились в передвигающиеся стайки, подобно фанатам, с неистовой энергией покидающим стадион после победы. Но окна универмага «Macy’s» были целы. Пока целы.
Они продолжали двигаться к 38-й улице, проползая мимо мертвых светофоров и поперечных улиц, сомневаясь каждый раз, уступить дорогу или продолжать движение, но оказалось, что никакой реальной опасности повредить крыло или столкнуться не было, потому что все двигались медленно и вели себя почтительно, только после вас, нет, после вас. Было ясно, что преобладал дух сотрудничества, на дорогах, по крайней мере. Ричер подумал, интересно, как долго это продлится?
Они поехали по 38-й на восток и повернули на Пятую авеню четырьмя кварталами севернее Эмпайр Стэйт. Ничего не было видно, кроме широкого темного основания, как и у любого другого блока-квартала, а выше — ничего. Только тьма, похожая на призрак. Они припарковались у тротуара на Пятой авеню, на северной стороне 34-й улицы, и вышли, чтобы рассмотреть его поближе. Тридцать четвертая была вдвое шире обычной улицы, свободно просматривалась на восток и запад, была темной на всём своём протяжении, и лишь оранжевый огонь светился вдалеке, и это мог быть только Бруклин. Горело там.
— Начинается, — сказал Ричер.
Они сначала услышали полицейский автомобиль, двигавшийся на север к Мэдисону, затем увидели, как он пересёк все шесть полос 34-й улицы на следующем перекрёстке. Его огни смотрелись удивительно ярко. Вот автомобиль скрылся из виду, и ночь снова стало тихой. Крисси спросила:
— Почему пропало электричество?
— Не знаю, — сказал Ричер. — Перегрузка из-за включенных кондиционеров, или удар молнии. А может, электромагнитный импульс от ядерного взрыва. Или кто-то просто не оплатил счет.
— От ядерного взрыва?
— Это известный побочный эффект. Но я не думаю, что произошло именно это. Мы бы увидели вспышку. И, вне зависимости от того, где это произошло, мы бы сгорели дотла.
— А ты из каких войск?
— Ни из каких. Мой отец из морской пехоты, а брат будет армейским офицером, но это они, а не я.
— А кем собираешься стать ты?
— Понятия не имею, но уж точно не юристом.
— Как ты думаешь, твоя знакомая из ФБР была права насчет беспорядков и грабежей?
— Может, в Манхэттене их будет не много.
— А с нами всё будет в порядке?
Ричер сказал:
— С нами всё будет хорошо. Если ничего не изменится, мы поступим, как делали в старину. Мы дождёмся утра.
Они свернули на 34-ю улицу и подъехали как можно ближе к Ист-Ривер. Остановившись на усыпанном мусором треугольнике, наполовину перекрытому сверху шоссе имени Ф. Д. Рузвельта, они пытались рассмотреть сквозь ветровое стекло темнеющие земли за рекой. Мёртвый Квинс прямо перед ними, Бруклин справа и Бронкс далеко слева. Огонь в Бруклине выглядел не таким уж маленьким. Были пожары в Квинсе, а также в Бронксе, хотя Ричеру говорили, что в Бронксе всегда были пожары. Но за ними, в Манхэттене, еще ничего не было. Зато там было много сирен. Темнота становилась злой, возможно, из-за жары. Ричер подумал, как там поживают окна «Macy’s»?
Крисси не выключала двигатель из-за кондиционера, он работал на средних оборотах. Полы рубашки прикрывали шорты полностью. Было похоже, что кроме рубашки на ней не было надето ничего, и это смотрелось великолепно. Она была очень красива, и Ричер спросил:
— Сколько тебе лет?
Она сказала:
— Девятнадцать.
— Откуда ты?
— Из Калифорнии.
— Тебе нравится здесь?
— До сегодняшнего дня. Есть два сезона: жаркий и холодный.
— Особенно жаркий.
Она спросила:
— А сколько лет тебе?
— Я совершеннолетний, — сказал он. — Это, действительно, всё, что тебе нужно знать.
— Точно?
— Надеюсь, что это так.
Она улыбнулась, и заглушила мотор, затем заблокировала свою дверь и наклонилась, чтобы заблокировать его. Крисси пахла, как и должна пахнуть разгоряченная чистая девушка. Она сказала:
— Здесь становится жарко.
— Надеюсь, что это так, — повторил он, обнял её за плечи, притянул к себе и поцеловал. Он знал, как это сделать, ведь у него было больше, чем три года практики. Затем положил свободную руку на изгиб её бедра. Она великолепно целовалась. Тепло и влажно, работая языком и закрыв глаза. Он задрал ей рубашку вверх и запустил руку под неё, Крисси выгнулась и застыла, разгоряченная и слегка вспотевшая. Просунув свою руку ему под рубашку, она легко погладила его по боку, перешла на грудь и спустилась к талии. Затем запустила кончики пальцев под пояс, что он посчитал очень обнадеживающим признаком.
Они остановились, чтобы перевести дух, и затем продолжили. Он положил свою ладонь ей на колено и повёл по удивительно гладкой коже внешней стороны бедра, оставив большой палец на внутренней, до нижнего края шорт. Затем вернулся к другому колену и двинулся по второй ноге, такой же гладкой и восхитительной, теперь уже ладонь была внутри, а большой палец снаружи, все время пытаясь придумать что-либо более прекрасное, чем ощущение тёплой кожи девушки, и так и не сумев сделать этого. На этот раз он продвинулся чуть дальше, пока его палец не уткнулся в твердую складку между ног, там, где начиналась молния. Она зажала сильно его руку, и сначала он расценил это, как предупреждение, но потом догадался, что она имеет в виду совсем другое, поэтому оставил руку на месте, надавливая так сильно, в то время, как она стремилась вниз, что почти поднимал её с сиденья. Тут она глубоко вдохнула, выдохнула, и вся обмякла, и они снова прервались, чтобы отдышаться. Он переместил отбитую руку к пуговицам на её рубашке, и попытался заставить свои пальцы работать. Что они и сделали достаточно хорошо: одна пуговица, другая, третья, и так до самого низа, пока рубашка не оказалась расстёгнутой.
Они снова поцеловались, приступая к третьему этапу, и его рука начала работать в другом месте, сначала снаружи шелковистого бюстгальтера, а затем внутри, снизу, до тех пор, пока тот не соскочил вверх, и её маленькие влажные груди не оказались в его распоряжении. Он прикоснулся губами к её шее, затем к соскам, положил руку туда, где она была до этого, и девушка начала тереться о неё снова, долго и медленно, долго и медленно, тяжело дыша, пока во второй раз не вдохнула и, выдохнув, не стекла на него, словно у нее не было костей в теле.
Потом она положила руку ему на грудь и оттолкнула назад, к окну, что он снова воспринял, как недовольство, пока она не улыбнулась, словно знала то, чего не знал он, и не расстегнула ему молнию на брюках своими тонкими коричневыми пальцами, и в этот момент он впервые в жизни в самом деле понял смысл фразы: умер и попал в рай. Её голова опустилась на его колени, и он почувствовал прохладные губы и язык, закрыл глаза, а затем снова открыл их и огляделся, пытаясь запомнить каждую мельчайшую деталь случившегося с ним, а именно, где, когда, и как, а также, кто и почему, особенно почему, потому что его мозг никак не мог найти логического объяснения тому, что из автовокзала Портовая Администрация он попал в место, которое не могло быть ничем иным, кроме как сказочным королевством. Нью Йорк, Нью Йорк. Это замечательный город. Он был в этом чертовски уверен. Поэтому смотрел вокруг, запоминая всё: реку, бесформенные районы, раскинувшиеся за ней, далёкие пожары, проволочные ограждения, унылые бетонные столбы, тянувшиеся вдоль дороги, уходящей вдаль.
Ричер увидел в темноте силуэт человека, стоявшего в тридцати ярдах от них, вырисовывающийся на фоне зарева, отражающегося в воде. Лет двадцати-тридцати, судя по фигуре, среднего роста, с плотным телом в верхней его части и необычной прической, которая выглядела бы лучше с короткими волосами, но это был 1977 год. Он что-то держал в правой руке.