— Но дело действительно в смертельной дозе секонала? — спросил Клинг.
— Однозначно. Доза, превышающая пять грамм.
— Около двадцати пяти капсул.
— Или даже больше, — подтвердил Райт.
— Ну, спасибо вам, — сказал Клинг. — Пришлите, пожалуйста, письменное заключение.
— Ладно, — сказал Райт и повесил трубку. Клинг тоже повесил трубку и взглянул на свои записи. Обвел слово «секонал», взял блокнот и подошел к Карелле, который как раз заканчивал свой разговор.
— Ну что? — спросил Карелла.
— Секонал. Доза, превышающая пять грамм.
— А сколько это будет в капсулах? — тотчас же спросил Карелла.
— Двадцать пять штук.
— Сходится.
— В смысле?
— Я только что говорил с мистером Ральфом Эмброузом, владельцем аптеки «Эмброуз» на Джексон-Серкл. Спросил, сколько капсул секонала было в пузырьке, который он продал миссис Ньюмен двадцать девятого июля. Он проверил по своим записям и сказал, что там была месячная норма — тридцать капсул.
— Наверно, она запаслась на дорогу в Калифорнию, — предположил Клинг.
— Тогда почему же она оставила пузырек дома?
— Хороший вопрос. Надо будет у нее спросить.
— Ага, — кивнул Карелла.
— В пузырьке оставалась только одна, — сказал Клинг.
— Только одна. Ну, предположим, она принимала по капсуле каждый вечер, с двадцать девятого июля по первое августа, когда она улетела в Калифорнию. Это будет три капсулы, верно? В июле ведь тридцать один день?
— Верно, три капсулы, — сказал Клинг.
— Плюс одна, оставшаяся в бутылочке — итого четыре.
— Значит, он проглотил двадцать шесть.
— На одну больше, чем было нужно, чтобы его убить.
Оба помолчали.
— Она говорила, что он казался угнетенным, когда с ней разговаривал, — сказал Клинг.
— Да, но предсмертной записки он не оставил, — возразил Карелла.
— Не все же самоубийцы оставляют записки.
— Не все. Что там медик сказал насчет времени смерти?
— Они ничего не могут сказать, Стив. Жара работает против нас.
— Интересно, зачем этот мужик отключил кондиционер? — спросил Карелла. — Это лето — самое жаркое за последние десять лет…
— Человеку, который собирается покончить жизнь самоубийством, все равно, холодно в комнате или жарко, — заметил Клинг.
— Ладно, предположим, он зашел в ванную, нашел пилюли жены, проглотил двадцать шесть штук, вернулся в гостиную и умер, так? Но разве стал бы он перед этим отключать кондиционер?
— Н-ну… да, это маловероятно.
— Тогда кто же отключил кондиционер? — осведомился Карелла.
— Медик говорил, он был пьян, — сказал Клинг. — Может, он даже не заметил, что кондиционер не работает.
— Жара началась в пятницу утром, в тот день, когда его жена уехала в Калифорнию, — принялся рассуждать Карелла. — Она говорила с ним в следующий вторник. Ты хочешь сказать, что с пятницы до вторника он пьянствовал и сидел с закрытыми окнами и выключенным кондиционером?
— Да нет, может, только в тот вечер. В тот вечер, когда он решил покончить жизнь самоубийством.
— И перед этим отключил кондиционер, да? Не может быть, — сказал Карелла.
— Не может быть… — повторил Клинг. — А может, он сломался или что-нибудь в этом духе? Может, он просто не заметил…
— Вчера я включил его, как только техники управились со своими делами. Он прекрасно работал!
— Ага… — сказал Клинг.
— В такую жару кондиционер должен был работать, черт бы его побрал!
Оба снова замолчали. В другом конце комнаты Уиллис принялся стучать на машинке. По улице, завывая сиреной, промчалась машина «Скорой помощи».
— Наверно, надо опять поговорить с Энн Ньюмен, — сказал Карелла и поглядел на настенные часы. Была почти половина четвертого. Полчаса до конца их рабочего дня.
— Поедем к ней сегодня или у тебя другие планы?
— Нет, — ответил Клинг. — Никаких планов у меня нет.
— Ты еще не разговаривал с Огастой?
— Нет еще.
— Ты же обещал…
— Сегодня вечером, — сказал Клинг. — Когда вернусь домой.
— Тогда, может, ты прямо сейчас домой поедешь? К этой Ньюмен я и один могу смотаться, без проблем.
— Да нет, это подождет, — сказал Клинг.
Глава 3
Сьюзен Ньюмен, мать погибшего, жила у самой Кондон-сквер. На площади Кондон-сквер стояла большая статуя генерала Ричарда Джозефа Кондона, которая должна была напоминать суетным горожанам, что во времена Гражданской войны здесь проживал столь блестящий, остроумный и отважный офицер. Теперь статуя была уделана голубиным пометом, но тем не менее лицо генерала по-прежнему сияло улыбкой во всем своем бронзовом великолепии, вызывая ответные улыбки прохожих, которым случалось поднять голову и посмотреть ему в лицо. К сожалению, в этом городе прохожие редко поднимали голову — они предпочитали смотреть себе под ноги, чтобы не вляпаться в подарочек от одного из представителей многочисленного собачьего поголовья.