Сейчас было начало одиннадцатого.
Окна второго этажа дома 641 по Хоппер-стрит ярко светились – художник Майкл Лукас был дома. На третьем этаже горели только окна квартиры, принадлежащей Марте и Мишель – их соседка Франни, видимо, была в городе со своим Цуциком. На четвертом и пятом этаже света, как обычно, не было. На шестом, в квартире Брэдфорда Дугласа, светилось только одно окно, крайнее справа. «Спальня», – подумал Клинг.
Он ждал.
Вскоре свет потух.
Он перешел через улицу и позвонил у двери. Дверь открыл Генри Уоткинс, управдом, с которым он разговаривал во вторник. Клинг представился.
– Что опять стряслось? – спросил Уоткинс.
– Все та же беглянка, – сказал Клинг. – У меня еще несколько вопросов.
Уоткинс пожал плечами.
– Ну, проходите. Когда закончите, выйдете сами. Только дверь захлопните, чтоб замок защелкнулся.
– Спасибо, – сказал Клинг.
Он подождал, пока Уоткинс уберется в свою квартирку на первом этаже, и начал подниматься по железным ступеням. На втором этаже, за дверью Лукаса, орал рок-н-ролл. Из-за двери Марты и Мишель на третьем этаже не доносилось ни звука. Он прошел мимо студии фотографа Питера Лэнга на четвертом этаже и стал подниматься на пятый. Света на площадке по-прежнему не было. Он ощупью нашел дорогу в темноте и стал подниматься на шестой этаж.
Сердце у него бешено колотилось.
Карелла добрался до Сэма Гроссмана только в четверть одиннадцатого вечера. Первое, что сказал Сэм было:
– А, это ты? Ну, слушай!
Он собирался рассказать анекдот. Карелла буквально ощущал по телефону сдерживаемый смех в его голосе. Гроссман был высокий угловатый мужчина, который куда уместнее смотрелся бы на ферме где-нибудь в Новой Англии, чем в стерильной чистоте полицейской лаборатории. Простодушные голубые глаза Гроссмана блестели за стеклами очков. В его манерах была какая-то особая мягкость, отголосок стародавних времен – несмотря на то, что он имел обыкновение выпаливать научные факты со скоростью и уверенностью пулеметной очереди. Но анекдоты Гроссман рассказывал не спеша, растягивая удовольствие.
– Одного адвоката-крючкотвора вызвали в суд по делу, в здание уголовного суда в центре. Ты ведь знаешь, как трудно там припарковаться?
– Ага, – кивнул Карелла. Он уже заранее улыбался.
– И вот, значит, объехал он весь квартал, а потом объехал его еще раз – а время-то уходит! А судья, который ведет дело, между прочим, помешан на пунктуальности. Так что в конце концов адвокат останавливается под знаком «Парковка запрещена» и пишет записочку. В записочке сказано: «Я адвокат и тороплюсь в суд по уголовному делу. Я опаздываю. Я целых двадцать минут объезжал этот квартал, и в конце концов мне пришлось встать здесь. Простите нам наши прегрешения». Взял пятидолларовую бумажку, завернул ее в записочку и засунул записочку с деньгами под дворник.
– Значит, «простите нам наши прегрешения»? – повторил Карелла, улыбаясь.
– Да, и пятерку в придачу, – продолжал Гроссман. – Короче, возвращается он обратно через четыре часа и находит свою записку вместе с пятеркой на прежнем месте, а под другим «дворником» торчит квитанция на штраф за нарушение правил парковки и записочка от местного патрульного. И в записочке сказано: «А я объезжаю этот квартал целых двадцать лет. Не вводите нас во искушение».
Карелла расхохотался. Копы ужасно любят анекдоты о неудачных попытках дать на лапу.
– Ну что, поднял я тебе настроение? – спросил Гроссман, посмеиваясь.
– Еще как! – ответил Карелла. Он не раз замечал, что, когда разговаривает с Гроссманом, речь у него почему-то меняется и он начинает употреблять слова и обороты, которых обычно не применяет. – Ну а что вы там нашли по делу Ньюмена?
– Ничего, – сказал Гроссман.
– Вот, спасибо! – сказал Карелла. – А Оуэнби говорил, что отчет будет...
– А-а, отчет-то я получил – когда я сегодня вернулся из суда, он лежал у меня на столе. На самом деле, я его даже с собой домой захватил. Я, знаешь ли, человек добросовестный!
– Тогда что значит «ничего»? Я же видел, как техники снимали отпечатки по всей квартире...
– Ах да, отпечатков-то уйма. Но все они принадлежат покойному и его жене.
– Что, посторонних отпечатков вообще нет?
– Ни единого.
– А на кондиционере? – спросил Карелла.
– Ты что, мысли читаешь? Я как раз собирался сказать об этом. Принимая во внимание, какая жарища на улице, с кондиционером должны были возиться то и дело, верно? Люди даже в обычную погоду то и дело крутят кондиционеры. Если становится жарко, они включают охлаждение. Потом им становится слишком холодно, и они снова что-то поправляют. Ну и где же их отпечатки, которые непременно должны там быть? А нету. Кондиционер был вытерт начисто. Они там одни живут?
– Да, – ответил Карелла.
– Ну и где же отпечатки пальцев? Вот на ручке туалетного бачка мы нашли уйму отпечатков, в основном частичных. Это еще одно место, где ищут в первую очередь, потому что ручку туалетного бачка никто никогда не вытирает. Просто не вытирает, и все. Задницу они вытирать не забывают, а вот ручку бачка... Там были отчетливые частичные отпечатки среднего пальца правой руки покойного и одного из указательных пальцев хозяйки. Все чудесно. Но кондиционер был чистенький.
– И о чем это тебе говорит? – спросил Карелла.
– А тебе это о чем-нибудь говорит? – осведомился Гроссман.
– Ну, может быть...
– Не может быть, а точно! – сказал Гроссман.
– То есть?
– Ну, скажем, у хозяйки пунктик на чистоте. Предположим, она немедленно вытирает все, за что берется. Предположим. Значит, она или ее экономка – у них есть экономка?
– У них есть уборщица. Но она в отъезде с середины июля.
– А, так вот почему мы нашли только отпечатки пальцев хозяина и хозяйки. Стало быть, с середины июля квартиру хоть раз да убирали.
– Подозреваю, что да, – сказал Карелла.
– Ну, предположим, с тех пор хозяйка убиралась сама. Но станет ли даже очень чистоплотная женщина бегать по квартире с тряпкой и каждую минуту вытирать все, что видит? Даже почти пустой пузырек с секоналом?
– В смысле?
– Стив, пузырек был вытерт начисто!
– Ты хочешь сказать, что на нем вообще не было отпечатков?
– Именно это я тебе и говорю.
– Но это же невозможно!
– Я тебе рассказываю, что мы нашли. Точнее, чего мы не нашли.
– Если Ньюмен брал этот пузырек в руки, отпечатки на нем должны быть! Мужик, который проглотил двадцать девять капсул секонала, не станет подниматься с пола, чтобы стереть с пузырька свои отпечатки пальцев!
– Стив, пузырек был чистенький, как младенец!
Оба помолчали.
– Как ты думаешь, могла ли хозяйка стереть отпечатки? – спросил Гроссман.
– Когда муж помер, хозяйка была в Калифорнии.
Гроссман помолчал еще. Потом спросил:
– А подруги у хозяйки нет?
– Не знаю, – ответил Карелла.
– А стоило бы узнать – у нее самой, – заметил Гроссман.
Он остановился у двери квартиры 5-1 и прислушался.
Ни звука.
Он достал из кобуры под мышкой свой пистолет. Держа его в правой руке, он отступил назад, прицелился и пнул замок. Дверь отлетела, брызнули щепки. Он метнулся в квартиру, слегка пригнувшись, водя перед собой пистолетом. Из-под двери комнаты в конце коридора, слева, в прихожую сочился свет. Он принялся продвигаться к этой полоске света, когда дверь распахнулась и в прихожую выскочил Брэдфорд Дуглас.
Он стоял голый, с бейсбольной битой в руке. Он застыл темным силуэтом в освещенном прямоугольнике двери, не решаясь шагнуть в мрак коридора.