Вдруг рука отца дрогнула и он открыл глаза. От его неожиданно строгого взгляда у Маши пробежали по спине мурашки.
— Ко мне сейчас придут, — сказал он тихо и твёрдо.
Маша вспомнила, как в детстве, случалось, отец отгонял её, когда она лезла поиграть с ним. «Погоди, я Евангелие читаю», — говорил он и так же строго смотрел на неё. Как Маша в эти минуты не любила Евангелие!
«Вот и вся любовь», — усмехнулась про себя Маша и тут же испугалась:
— Кто? Кто придёт?
Отец не шевелился, будто вслушивался в окружающее. «Да он бредит, — решила Маша. — Бедный папа, а я думала, что ему стало лучше». И тут она услышала, как к дому подъехала машина, и неестественно оробевший голос матери:
— Здравствуйте, вот не ждали. Только он ведь больной совсем. Измотался. Всё бредил, а час назад уснул.
Маше показалось, что она смотрит ужасный фильм: ночь, домик у кладбища, очнувшийся, словно с того света, отец, приехавший незнакомец. Мистика какая-то! И она перекрестилась.
— Пусть, — ясно услышала она голос отца, а дальше не разобрала: то ли «войдёт», то ли «уйдёт».
Но он уже входил — дверь отворилась и незнакомец оказался вполне знакомым, по крайней мере, именно так он выглядел на плакатах при въезде в село — это был глава района.
Семён Алексеевич поставил на стол пакет, в котором виднелись снедь, сок, в общем, что обычно приносят больным, и немного смутился.
— Узнал, что Василий Георгиевич приболел, решил проведать…
— А это дочка наша — Маша. Из города как раз приехала…
— Очень приятно… — Семён Алексеевич слегка поклонился. — Наслышан…
— Садитесь, — услышали все и посмотрели на кровать.
Отец Василий, только что бывший белым и истончённым, порозовел, словно в него влили краску, и, приподнявшись на подушках, смотрел на всех совершенно осмысленно.
— А мне тут понаговорили всякого, — вырвалось у Семёна Алексеевича, — мол, чуть не при смерти. Нет, я не в этом смысле… то есть я хотел сказать: а вы молодцом! — а про себя подумал: «Точно Абрамыч говорил: дочка лекарств из города привезла и поди вколола чего-нибудь».
«Я только держала его за руку», — подумала Маша.
— Садитесь, — повторил отец Василий. — Маша, дай стул.
Ух, как она сейчас не любила главу волости! Прямо как в детстве Евангелие. Зачем он приехал?
Она поднялась с кровати и придвинула стул.
Семён Алексеевич сел и вдруг задумался: и правда — а зачем он приехал? Чего он сорвался к сельскому попу? Теперь вот сиди и вымучивай слова, не молчать же…
— Говорите, Семён Алексеевич, я вас слушаю…
«Как на исповеди», — пронеслось в голове Маши и она отошла, увлекая маму в другую комнату: «Пойдём, расскажешь…».
Семён Алексеевич оглянулся, потом опять задумался.
— Да вот не знаю, с чего начать…
— А что вас сейчас больше всего волнует?
— Убирать хотя бы этот хилый хлеб для скотины или всё же надеяться на дождь? — неожиданно для самого себя выпалил он и тут же подумал: «Чего я несу, какой ему хлеб, какая скотина, он что, агроном, что ли?».
— Это — не главное…
— А что?
— Главное — благодарить.
— Кого?
Отец Василий молчал.
— И за что Его благодарить?
— За всё.
— И за жару?
— И за жару.
— Гм, за то, что гибнет зерно, за то, что люди останутся без урожая и на зиму элементарно многим нечего будет есть?
— А как ещё люди узнают, что Он существует?
Теперь надолго замолчал Семён Алексеевич.
— Не кажется ли вам, что это слишком жестокий способ для милостивого Бога?
— Видимо, другие не действуют. А если впереди пропасть, то что будет большей милостью: молчать, не тревожа совести, или не давать покоя, напоминая о ней?