«Я искать Господа должен, тогда сердце моё будет весело и радостно». И тут же в подтверждение прозвучал следующий стих:
— Ищите Господа и силы Его, ищите лица Его всегда .
Андрей задохнулся от того, как точно стих совпал с его мыслью, прочитал его про себя ещё раз и снова посмотрел на отца. Лицо его было спокойно, безмятежно и бесстрастно. «Вот оно…» — только подумал он и тут же отмахнулся от мысли, чтобы не мешала: читать, читать…
— Воспоминайте чудеса Его, которые сотворил, знамения Его и суды уст Его, вы, семя Авраамово, рабы Его, сыны Иакова, избранные Его. Он Господь Бог наш: по всей земле суды Его .
Перед глазами предстала апокалиптическая Москва… «А разве только там… По всей земле суды Его», — он перечёл последнюю фразу на этот раз вслух.
А дальше шла история избранного народа, которому заповедал Господь Слово на тысячу родов… Андрей читал теперь уверенно и торжественно, словно каждое слово, читаемое им, разносится по всему миру. Он так и чувствовал, когда мальчиком помогал отцу и читал Псалтырь на вечерней службе. И теперь это чувство вернулось.
Раз только Андрей ещё перевёл дух, когда прочитал о судах Божиих:
— И призвал голод на землю; всякий стебель хлебный истребил .
«Всё же сказано, — подумал он, — чего мы ищем?»
И снова торжественно читал историю народа, а когда дошёл до места, когда Господь «дал им земли народов, и они наследовали труд иноплеменных, чтобы соблюдали уставы Его и хранили законы Его», — ему вдруг открылась вся огромная Россия, сначала словно с политической карты мира, которая висела у него над кроватью в детстве, а потом в мгновение ока показались весь необъятный простор и даль, и Андрей замер, потрясённый этой дарованной ширью и пределами.
— Аллилуйя!
Андрей посмотрел на отца.
Лицо его было по-прежнему спокойно, безмятежно и бесстрастно.
Андрей был прав — отец Василий всё понимал. Он переживал странное состояние: тело не мешало ему, оно ощущалось, скорее, как нечто уже не своё, но без которого никак не обойтись, если нужно было общаться с миром. Не любил, например, отец Василий телефона, а хочешь голос дочки услышать — так берёшь трубку, да ещё просишь при этом: «Давай, милая, давай, соединяй, пожалуйста». Так и с телом — его приходилось просить и натягивать на себя, как новые жмущие сапоги. Вот и сейчас отцу Василию пришлось вернуться в тело, чтобы утешить сына. Он так и понимал, что это он, бездвижный, поддерживает его. И всякий раз отец Василий решал: вернуться ему окончательно или нет? Вообще без тела было хорошо. Как только отец Василий забывал о нём, становилось легко и радостно. И он готов был лететь, парить, но страх, жуткий страх неизвестности всякий раз сковывал полёт. Что там?
Однажды дикая мысль посетила его: «Неужели я в Бога не верю? Ведь, если бы верил, я бы стремился к Нему, а я боюсь. Я ведь не суда боюсь, я боюсь, что не будет никакого суда». И, когда он так подумал, вселенский холод, не тот, который чувствуешь, когда суёшь руку в холодильник, а тот, в котором отсутствует тепло, коснулся умирающего отца Василия. И некуда ему, прикованному к кровати, было убежать. Тогда он стал скороговоркой повторять: «Господи, помилуй, Господи, помилуй». Через пару минут уже повторял размереннее: «Господи, помилуй мя, грешнаго», потом стал молиться ещё спокойнее: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго».
«Что это было? — думал отец Василий и сам себе отвечал: — Дыхание ада. Но, если есть ад, тогда есть и рай. Тогда чего же так страшно? Неужели оттого, что я просил, а Он не услышал? Нет, как Он мог не услышать, просто Его воля в другом. А в чём? Господи, как узнать волю Твою? А если Он откроет… А я не смогу понести… Не смогу, потому что слаб и немощен… Я всё время мечтал о тихой и мирной жизни. И в храме всегда на службе старательно возвышал голос о мирной кончине. Да и катилось всё к этому: под крылом отца тихо-мирно взошёл на амвон, потом так же тихо-мирно служил, крестил, венчал, отпевал… когда звали. Если не звали, то и не напрашивался… А вот теперь так страшно… А может, страшно оставлять жену и детей, которые, конечно, переживают и будут ещё переживать. Так ведь это временно. Дети пристроены, с женой пожили… Да и сами понимать должны. Поплачут, поплачут и перестанут. А люди? Люди и не заметят, пришлют другого священника, который будет и моложе, и деятельнее… Бог с ним, с этими миром».
И ему уже хотелось уйти отсюда, пусть даже в страшащую неизвестность, но пусть скорее это перестанет быть неизвестностью, в которую тянуло, как тянет в пропасть.
Но почему обязательно в пропасть?