Ему всё чаще вспоминалось, как страдал, уходя к Богу, его отец — протоиерей Георгий. Слёзы постоянно текли из его ослепших глаз и он деревенеющим языком всё корил себя: «Как же я тогда, грешный, крестом-то по двери… Святым крестом! Прости, Господи, не вмени, в помрачении был, в помрачении».
Отца Василия тогда поразили не столько постоянные слёзы умирающего человека, это даже являлось для него признаком чуть ли не святости. Такой плач Бог даёт не каждому, и он радовался, что отец так угодил Ему, а поражало, что отец Георгий, проживший такую трудную, полную страданий и мученичества жизнь (голод после революции, выламывание крепкого крестьянского хозяйства, каторжный труд на поселении после раскулачивания, война, послевоенная разруха, уход в церковь, когда начались хрущёвские гонения, служение при богоборческой власти), кается за поступок, который считался одним из подвигов отца Георгия, прочно вошёл в историю села и с гордостью пересказывался приезжим.
В начале девяностых в одно тихое июльское утро на селе появились адвентисты какого-то дня, купили дом в самом центре рядом с администрацией и собирались открыть молельню. Отец Георгий, произнеся проповедь, где он, в основном, рассказывал, как защищал Отечество от немца, сошёл с амвона и двинулся в центр села. Прихожане пошли за ним, по дороге всё более и более прирастая людьми, так что к дому адвентистов подходила уже внушительная толпа, а впереди отец Георгий — брови сдвинуты, взгляд решительный, борода развевается, крест в руке сверкает, словно молния, в общем, Победоносец, да и только. Адвентисты забаррикадировались и не высовывались, пренебрегая, как поняла это толпа, общественным мнением. Отец Георгий поначалу стучал в дверь вежливо, но там, видимо, решили держать осаду до конца, как турки в Измаиле. Тогда батюшка, осерчав, стукнул крестом по двери и та неожиданно раскрылась. Настолько неожиданно, что толпа притихла. И отец Георгий шагнул внутрь. Не было его минут пятнадцать. Что там происходило, никто не знает, но вышел отец Георгий такой же грозный.
— Всё, — объявил он. — По домам.
— А эти-то как же? — спросила какая-то тётка.
— По домам, — повторил отец Георгий.
— Чё, не будем мочить? — спросили ещё огорчённо. — Обещали же…
— Я сказал: марш по домам, — рявкнул батюшка, поднял крест и все шарахнулись от него, словно он не крест поднял, а гранату.
Адвентистов никто больше в селе не видел. Не видели даже, как они исчезли, собственно, никто не видел, как они и появились в селе. Словно дух какой-то: материализовался и растаял, яко дым.
«Отчего отцу были дарованы такие слёзы, а мне — нет? — думал умирающий священник. — Страха Божия нет во мне… Привык, что всё хорошо и гладко: ни голода, ни холода, ни войн — всё какое-то обыденное тягло. Но ведь вот отец, он на адвентистов пошёл в мирное время. Скорбел потом, но какие слёзы дал Господь! А не делай отец тех поступков, были бы такие слёзы?»
Вечером приехал муж Маши Виктор — высокий красивый молодой человек с русыми вьющимися волосами, высоким лбом и большими наивными глазами — больше похожий на актёра, чем на бизнесмена. Одет он был неброско, но настолько элегантно смотрелись чёрная рубашка с еле уловимыми белыми нитями, отливающие кремовым цветом тёмные брюки и даже ремень с отполированной до зеркального блеска чёрной пряжкой, что невольно хотелось найти в нём хоть какой-то изъян, и Андрей подумал: «Белое ему подошло бы лучше».
Жена подошла и поцеловала его. Он чуть приобнял её и тоже поцеловал, и Андрей снова, как тогда, на Пасху, когда они первый раз встретились, с некоторой завистью отметил, что они по-настоящему любят друг друга. В движениях, жестах, взглядах всё было так естественно, что не могло не восхищать, как восхищают лес, река, поле, незапятнанные цивилизацией. На какую-то минуту они даже забыли, зачем приехали сюда, а просто радовались тому, что они муж и жена, и что они вместе.
Минута прошла, Маша отстранилась и Виктор спросил:
— Ну, как?
Маша покачала головой:
— Плохо. Очень плохо. Врачи говорят, что смерть… — Маша сжалась, заплакала и уткнулась в плечо мужа. Он гладил её по голове и заметно было, как трудно ему стоять на одном месте, и он слегка притоптывал затёкшими в машине ногами.
— …в лю-юбую минуту… — выдавила Маша.
— Я предлагал перевезти его в область. Положили бы в нормальную больницу, хотя бы знали сейчас точно, что с ним… Но вы же против.
— Это он против, — Маша перестала плакать и подняла голову с плеча мужа.
— Ладно, ладно… Как он вообще?..
Маша показала на дверь: