Из темноты показалось белое пятно, а за ним — две старухи. Обыкновенные старухи в платочках, кофточках, юбках и тапочках. Одна держала в руках белый целлофановый пакет.
— Здравствуйте, сынки, — сказала старуха с белым пакетом.
— Здравствуйте, бабушки, — отозвался разочарованно Виктор.
— Ой, Андрюша, а я не признала тебя… Давно приехал? — спросила вторая старуха.
— Здравствуйте… — Андрей понял, что это кто-то из прихожанок, знавших его ещё до отъезда, но вспомнить имя не мог. — Сегодня. Днём.
— Хорошо-то как. А как батюшка? Мы вот тут ему гостинцев собрали.
— Лежит…
— Притомился маненько. Это быват. Врачи-то говорят чего?
Андрей махнул рукой.
— Ну, чё те говорила, чего твои врачи скажут? Молиться надо. На всё Его воля.
— Бабушки, — встрепенулся Виктор, — а в чём Его воля?
После паузы одна из бабушек переспросила:
— Божья-то?
— Ну да, да.
Снова повисла пауза и Андрей ясно представил, как та, что с пакетом, сейчас скажет: «Да кто ж знает, сынки. Молиться надо».
Но вторая опередила:
— Так ведь он Сам же сказал: любите Бога и ближнего — вот и вся воля.
Виктор усмехнулся:
— Эт-то понятно, только что же мне, и замминистра, к примеру, любить?
Та, что с пакетом, испуганно посмотрела сначала на Виктора, а потом на подругу.
— А как его звать? — спросила та.
— Кого? Министра? Ну, Сергей Львович.
— Вот ты раба Божия Сергия и люби.
«Надо спросить, а чего мы так все боимся не успеть?» — подумал Андрей.
— Вы передайте батюшке, — старуха протянула пакет. — Мы тут собрали ему всякого, чай там из травки, матушка пусть заварит, а мы пойдём уж…
Андрей поднялся и взял пакет.
— Спасибо.
— Ну, пойдём мы, — с некоторым облегчением сказала одна.
— Передайте батюшке, что мы за него молимся, — добавила вторая.
И старухи скрылись. Мужчины остались молчать на лавочке.
— Кто приходил?
— Фух, Машуль, как ты неожиданно, я аж испугался. Садись, родная.
— Да некогда больно сидеть-то, я так, вздохнуть вышла. Хорошо на улице стало, прохладно.
— Это прихожанки приходили, — отозвался Андрей. — Принесли папе гостинцев, говорят, там чай специальный травяной.
— Спаси Господи, — она приняла пакет и благодарно наклонила голову. — Чего вы их в дом не позвали?
— Да как-то… не сообразили… Да и папа болеет. И они тоже — неожиданно появились, неожиданно исчезли… Я даже спросить не успел…
— Чего спросить?
— Сам не знаю, чего-то хотел… — Андрей замолчал. — А вот скажи, сестра, чего люди больше всего боятся не успеть?
— Покаяться, — ответила Маша.
Андрей ошарашенно посмотрел на неё, он никак не ожидал, что сестра ответит так быстро и просто.
— Так ведь отсюда и суета, — пояснила Маша. — Отчего люди заваливают себя делами всё больше и больше? А чтобы самого трудного не делать.
— А разве покаяться — это трудно?
— Очень, — с чувством ответила Маша и больше никто у неё ничего не спрашивал.
На следующий день Андрей еле поднялся с кровати. Просыпался и снова погружался в дремоту, и так не хотелось вылазить из удобной постели в мир (а что там, собственно, делать?), что даже когда заломило в спине, он всё равно продолжал лежать, прикрыв глаза и закинув руки за голову.
Всё же лежать надоело, пришлось подниматься. Но сонное ленивое состояние не отпускало, Андрей зевал, спотыкался, за столом, откусив бутерброд, выронил кусок изо рта, чем рассмешил Машу. Она, в отличие от брата, была бодра и энергична. Под утро, когда сменила за чтением псалтыри Андрея, она заметила, что папа спит. Это был сон совершенно здорового человека, с ровным дыханием, чуть приоткрытым ртом и безмятежным выражением лица, какое бывает разве что у детей и вышедших недавно замуж молодых девушек. «Витя был прав, — отозвалось в ней, — папа не умрёт», — и теперь это чудесное настроение, что всё будет хорошо, не покидало её.
Накормив брата, она занялась с мамой приборкой дома. Виктор сидел в папиной сараюшке с бумагами и ноутбуком, только Андрей маялся без дела. Он пробовал читать, но книга валилась из рук, пробовал помогать женщинам, но только мешал, пробовал выйти на улицу, но там снова пекло, так что опять пришлось браться за папины книги, которые перечитал ещё в юношестве. «Хоть бы скорее обед», — Андрей совсем не знал, куда деть себя, но с обедом никто не торопился и он уже начинал ворчать: «Так и забудут про меня».