Мало того что Грэди, помимо всего прочего, отправлял службу в баптистской церкви, он ещё и был женат на Глэдис, в девичестве Моутс, которая славилась на редкость вспыльчивым характером.
— Перестань, Иджи. Это совсем не смешно.
— А по-моему, смешно. Почти так же смешно, как шайка взрослых лбов, которые, накачавшись для храбрости виски, накручивают простыни себе на башку.
Грэди позвал Руфь, стоявшую за стойкой:
— Руфь, сделай милость, подойди сюда и одолжи ей хоть немного здравого смысла. Я пытаюсь уберечь её от серьезных неприятностей, а она не хочет меня слушать. Я не буду называть имен, но кое-кто не желает, чтобы она продавала еду черномазым.
Иджи закурила «Кэмел» и улыбнулась.
— Вот что я тебе скажу, Грэди. В следующий раз, когда эти кое — кто заявятся сюда — Джек Баттс, например, или Уилбур Уимс, или Пит Тидуэлл, — я скажу им: если вы не хотите, чтобы весь город узнал, кто скрывается под этими дурацкими простынями, то почему бы вам не сменить башмаки, когда в следующий раз отправитесь на свои идиотские сборища?
— Иджи, да погоди ты…
— Черт возьми, Грэди, меня не одурачишь. Да я где угодно узнаю эти здоровенные башмаки.
Грэди взглянул на свои ботинки. Он как-то растерял весь свой пыл.
— Ну хватит, Иджи. Должен же я им что-то ответить. Так как, прекратишь ты это или нет? Руфь, да подойди же ты сюда, помоги мне сдвинуть с места эту упрямую ослицу.
Руфь подошла к столу.
— Ой, Грэди, ну какой может быть вред от нескольких сандвичей, которые мы продали с черного хода? Это же не то чтоб они зашли сюда и сели с вами за один стол.
— Ну не знаю, Руфь… Надо будет поговорить с ребятами.
— Никому они не мешают, никого не трогают…
Грэди задумался.
— Ладно, шут с вами. — Он погрозил Иджи пальцем: — Но чтобы только с черного хода, слышишь?
Грэди поднялся, надел шляпу и снова повернулся к Иджи:
— Покер-то в пятницу состоится?
— Ага, в восемь. И захвати побольше денег, я чувствую, мне повезет.
— Я скажу Джеку и остальным… Пока, Руфь.
— Пока, Грэди.
Иджи покачала головой, глядя ему вслед,
— Жаль, Руфь, что ты не видела, как этот здоровый бугай, пьяный как собака, три дня подряд ревел у реки не хуже ребенка, когда умер Джо, старый негр, который его вырастил. Клянусь, я не понимаю, почему люди перестали использовать свои мозги по назначению. Ты только подумай: этим ребятам противно сесть за стол с черным, но зато они преспокойно едят яйца, вылезшие прямо из куриной задницы.
— Фу, Иджи!
Иджи засмеялась:
— Прости, но иногда они меня просто бесят.
— Знаю, дорогая. Постарайся не принимать это близко к сердцу. Люди так устроены, и ничто в мире их не изменит. Даже ты.
Иджи улыбнулась и подумала: «Что бы со мной стало, если бы не Руфь, с которой всегда можно выпустить пар». Руфь тоже улыбнулась.
Обе понимали — надо что-то делать. И на следующий день блюда в меню, висевшем на двери черного хода, стали на пять — десять центов дешевле. Они решили, что так будет справедливо.
«Бюллетень Полустанка»
6 апреля 1933 г.
Постоянные посетители кафе, заглянув на прошлой неделе в меню, сильно удивились: помимо всего прочего там значилось филе опоссума, ребро скунса, козлиная печень с луком, пудинг с лягушатиной и пирог с паштетом из грифа.
Одна семейная пара приехала аж из самого Гейт-сити только ради того, чтобы пообедать. Они прочитали меню, развернулись и успели отойти на полквартала, когда Иджи открыла дверь и прокричала: «Первое апреля — никому не верю!»
Этой супружеской паре из Гейт-сити за причиненный моральный ущерб кроме обеда бесплатно подали пирог с кокосовым кремом.
Кстати, моя дражайшая половина на днях впустил в дом одну из своих охотничьих собак. Псина приволокла кость, и, представьте себе, я поскользнулась на ней и сломала на ноге большой палец. Доктор Хэдли положил гипс, но теперь мне приходится являться на работу в тапочках, и я не могу ходить собирать новости. Так что если у вас есть интересные сообщения, приносите мне их сами на почту.
Дот Уимс
Бирмингем, штат Алабама
19 января 1986 г.
Опять наступило воскресенье, и Эвелин с мужем собирались в приют. Эвелин сняла с огня кофейник и подумала: «Хорошо бы сегодня никуда не ездить». Но когда дело касалось матери, Эд был непреклонен, так что она даже не решилась заикнуться о том, как ей не хочется тащиться в такую даль ради того, чтобы сказать «здрасьте» вечно ноющей, требовательной свекрови.
Для неё эти поездки были пыткой. Она ненавидела запах болезни, лизола, смерти. Это напоминало ей о матери, о докторах и больницах.
Эвелин было сорок, когда умерла мама. Тогда она и начала бояться смерти. Теперь, открывая по утрам газету, она первым делом, не заглянув даже в свой гороскоп, читала колонку некрологов. Сообщения, где усопшему было лет семьдесят — восемьдесят, приносили ей облегчение, а если покойник доживал до девяноста, она искренне радовалась и чувствовала себя в некоторой безопасности. Но стоило ей прочесть о смерти сорока — или пятидесятилетнего человека, — и целый день она чувствовала себя не в своей тарелке, особенно если в конце некролога семья усопшего просила присылать пожертвования в Общество борьбы с раком. Но хуже всего на неё действовали сообщения, в которых причина смерти не объяснялась.
После непродолжительной болезни… Какой?
Скоропостижно скончался… От чего?
Какой именно несчастный случай?
Она хотела, чтобы все было написано подробно, черным по белому. Никаких предположений и недомолвок. Особое отвращение она испытывала, если семья просила направлять пожертвования в Общество защиты животных. Что это значит? Человек умер от бешенства? Собака укусила?.. или кошка поцарапала?
Но все-таки большинство просьб о пожертвованиях относились к Обществу борьбы с раком. Она удивлялась, почему ей приходится жить в теле, которое стареет, ломается и болит? Почему было не поселиться внутри доски? Или в печке? Или в стиральной машине? Куда лучше иметь дело с обыкновенным мастером, с электриком, например, или водопроводчиком, чем позволять врачам тебя трогать. Когда у неё начались родовые схватки, доктор Клайд, акушер, стоял над ней и врал прямо в лицо: