Краснов запнулся о какое-то мысленное препятствие, задумался, затем энергично продолжил. Да, лагерь, ОЛП — идеальный образ будущего, это символ, который следует внимательно рассмотреть, раскрыть. Лагерь рентабелен. Здорово! Ура! Мне же, голубю сизокрылому, предлагается запомнить раз и навсегда, что для истинного социализма дело не в рентабельности, а в перспективе новой жизни: в равенстве. Если придется выбирать между сытостью, разлюли-малиной, рентабельностью и равенством, то истинный социалист, друг человечества, всегда, во всех ста случаях выберет равенство. Так думали и Томас Мор, и Маркс. Не беда, что ты или я будем загребать меньше, если при этом падет и общий уровень, если всем поголовно будет хуже.
— Никто не должен жить лучше меня. Зависть не будет когтить сердце.
Голубю сизокрылому опять предлагается заглянуть в свое сердце, раздвинуть тину и грязь. Готов ли я жить хуже, но чтобы никто не жил меня лучше? Бог призвал праведника. Нет, не праведника, а обычного, среднего человека, слабого, посулил исполнить его любое желание, любую просьбу, но при одной единственной оговорке, при одном еще условии. То, что тот пожелает, Бог сделает и для соседа, но в сугубом, двойном размере. Что же пожелал человек? Он прицелился. Скромная, смиренная просьба: Боже, возьми у меня один глаз! Как? Гениально! В этом великая правда коммунизма! А любая другая философия безнравственна!
* * *
Десятник лесозавода, тертый лагерник, туз, персона, после нарядилы. первый на ОЛПе человек, углядел, что Саша выходит на работу не со своей бригадой (не с грузчиками), взялся учинять острастку:
— Ходи с грузчиками. Учись. Почему не ходишь?
— Не берут,— выступил Саша, очень зарадовавшись, что разговор сам, собою получился о том, чем он мучается.— Каштанов говорит, что ему не нужен учетчик. У него есть учетчик.
— Почему не пришел? Не сказал?
Саша не первый день в лагере, не пыльным мешком из-за угла ударенный, чтобы по начальству ходить и жаловаться. Кто же ходит? Не принято. Такого и в мыслях у него нет. Лагерь. Яснее ясного, почему Саша, москвич, не предстал пред его светлыми очами с кляузой на Каштанова.
— Поговорите с Каштановым,— просит Саша.
Вечером, на обратном пути с лесозавода на ОЛП, Саша сам подкатился к десятнику.
— Своевольничает,— сказал амбициозно десятник.
— Мне что делать?
— Лады. А тебе что, кисло в рот? — десятник прохиндейски улыбнулся беззубым ртом старого лагерного волка, обнажив воспаленные алые десна.— Шалтай-болтай, кантуйся. День канту — месяц жизни. Пущай проводит, а другого учетчика ему не светит. Обнаглел хамски. Царек. Обуздаем. Управу и на него сыщем. Допрыгается.